А. Богачева.
ЗВЕЗДЫ СЧАСТЬЕ ОБЕЩАЮТ.
(пьеса в двух действиях).
Действующие лица:
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк – 38 лет
Мария Якимовна Алексеева – 43 года
Мария Морицевна Абрамова – 25 лет
Анна Семеновна Мамина – 60 лет
Петр Николаевич Галин – 55 лет
Михаил Константинович Кетов - 40 лет
Первая поклонница таланта
Вторая поклонница таланта
Полина, горничная Алексеевой – 20 лет
Доктор
Сцена 1.
По театральному фойе и буфету прохаживается светская публика. За последним столиком в углу мужчина, отвернулся от всех, пьет шампанское, жует бутерброд. Мимо него проходят две молодые дамы. Одна из них задерживает на нем свой взгляд.
ПЕРВАЯ (шепотом). Вы видели? Он там, за столиком! Только не оборачивайтесь теперь.
ВТОРАЯ (тут же оборачивается). Который?
ПЕРВАЯ. Не узнаете? Это же сам Мамин!
ВТОРАЯ. Мамин-Сибиряк?! Писатель!? (учащенно дышит)
ПЕРВАЯ. Тише, умоляю, тише! И не оборачивайтесь, прошу, а то получится, как в прошлый раз…
ВТОРАЯ. Ну, зачем вы опять попрекаете? (скашивает глаза в сторону Мамина, шею при этом старается не поворачивать).
ПЕРВАЯ. Вы же знаете, эти писатели такие скромники…
ВТОРАЯ. Мне показалось, или он один?
ПЕРВАЯ. Да, совершенно один, и, похоже, скучает. Вот удача! Не спугните! А то в прошлый раз налетели, как…
Но поздно, вторая дама уже стремительно направилась к Мамину, глаза ее горят.
ВТОРАЯ. О, Боже! Вы! Здесь! Боже! Я так счастлива! Передать не могу…
МАМИН. Вы, должно быть, ошиблись, простите.
Он поднимается со своего места, чтобы уйти, но путь к отступлению ему отрезает Первая дама.
ПЕРВАЯ. Мы с кузиной большие поклонницы вашего таланта!
(Дальше защебетали наперебой).
ВТОРАЯ. Подпишите, пожалуйста, вот здесь. Возьмите этот карандаш!
ПЕРВАЯ. Один ваш автограф!
ВТОРАЯ. В стихах! Умоляю, в стихах!
ПЕРВАЯ. Над чем вы сейчас работаете?
ВТОРАЯ. Что за судьба – быть в России писателем!
ПЕРВАЯ. У меня есть московский журнал с вашими сочинениями…
ВТОРАЯ. Подпишите: Ольге Капитоновне и Елене Протолионовне.
ПЕРВАЯ. Да что там, можно просто: Ольге и Елене.
ВТОРАЯ. Оле и Лене!
ПЕРВАЯ. Олечке и Леночке!
ВТОРАЯ. Олюсику и Ленусику!..
Мамин смотрит на них обреченно, вздыхает, нехотя пишет что-то на предложенном ему листке. К нему приближается пожилой лысоватый мужчина, невысокий, сутулый, и оттого кажущийся еще ниже. Это редактор Галин.
ГАЛИН. Да-а, где же встретишь еще живого классика, как не в театральном буфете.
Вы позволите? (Присаживается рядом.) Шампанское кушать изволите? М-м… А я, знаете ли, по-нашему, по-стариковски, водочкой утешаюсь… (Обращается к дамам.) И, как всегда, в окружении прекрасных дам…
МАМИН. Милые дамы, ваше внимание меня очень смущает.
ПЕРВАЯ. Мы с Ольгой Капитоновной так счастливы!
ВТОРАЯ. Это такая честь для нас!
Обе тянутся за листком с автографом, обеим не терпится прочесть, что же написал Мамин.
ПЕРВАЯ. А вы часто здесь, в театре, бываете?
ВТОРАЯ. А как вам понравился спектакль?
МАМИН. Не очень. Простите, не соблаговолите ли вы… (Делает жест, предлагающий дамам оставить его в покое).
ПЕРВАЯ. Да, да, конечно.
ВТОРАЯ. Такое приятное знакомство!
ПЕРВАЯ. До встречи!
Забрав листок с автографом, дамы удаляются.
ГАЛИН. Классик, как есть, живой классик. Сборник ваших «Уральских рассказов» намедни собственной рукой приобрел в книжном на … (адрес). Занятно описываете, свежо, смело!
МАМИН. Лесть не бывает грубой.
ГАЛИН (возмущенно). Помилуйте! Где же тут лесть? Зачем обижаете старого больного человека? Я ему душу открыл. А он – «лесть»… И какой резон мне вам льстить? Вашими стараниями мою газету чуть не закрыли. Сам генерал-губернатор меня на ковер вызывал за тот очерк о ярмарке. Приложили вы всех крепко.
МАМИН. А не вы ли те самые рассказы печатать наотрез отказались? Удивляюсь такой перемене.
ГАЛИН. Отказался, не печатал и печатать не буду. Упаси Господь от ваших рассказов. Хватило мне у губернатора. Прямо говорю: что касаемо моего детища, газетенки моей, я с тех пор и зарекся. Я человек маленький, слабый, не с моим здоровьем против ветра плеваться. Другого раза могу и не вынести. Наперед никакой политики, ни-ни. Светские новости, уголовные статьи, объявления рекламщиков хороший прибыток приносят. Ну, и вот, на театре теперь событие…
Первая и вторая дамы в другом конце фойе читают автограф.
ПЕРВАЯ. Осторожней, уберите руку, вы сейчас порвете билет!
ВТОРАЯ. Да что ж вы медленно так читаете? Я бы уже давно прочла. Давайте вслух! Вслух! Что он написал?
ПЕРВАЯ. Ольге Капитоновне и Ленусику! Стихи. С пожеланием всех благ сочинитель Сибиряк!
ВТОРАЯ. Почему это меня он назвал по отчеству, а вас – Ленусик? Что он этим хотел выразить?
ПЕРВАЯ. А вы не догадываетесь?
ВТОРАЯ. Это какой-то намек?
ПЕРВАЯ. Ну, это же очевидно, я его заинтересовала.
ВТОРАЯ. Почему вы? С чего это вы взяли?
ПЕРВАЯ. Здесь все ясно написано.
ВТОРАЯ. Где? Покажите!
Они удаляются, споря, выхватывая друг у дружки билет с автографом.
ГАЛИН (Мамину). Что скажете? Премьерша Абрамова ох как недурна… (прищелкивает языком).
МАМИН. Кто?
ГАЛИН. Новая актерка, Медею играла, недурна, говорю.
МАМИН. Как ее имя?
ГАЛИН. «Медею» нашу зовут Мария. Мария Морицевна Абрамова.
МАМИН. Морицевна?
ГАЛИН. Венгерка. Да неужто вы не знакомы?
МАМИН. С чего бы нам быть знакомыми.
ГАЛИН. Говорят, из Москвы приехала. Ах, Москва, Москва! Москва – центр умственной жизни. Вы с вашим талантом в первопрестольной жить должны. Надо вам укореняться на московской литературной почве. Другие возможности там, и люди другие, прогрессивные, ученые.
МАМИН. И тут прохарчиться можно. Живут люди и в провинции – Короленко, Елпатьевский, Салов, Эртель. Немало и других известных…
ГАЛИН. Подумать только. Ни одного не слышал.
МАМИН. Не пришел еще их час, но, помяните мои слова, пройдут годы, дети в школе будут проходить этих писателей.
ГАЛИН. Не спорю, все может быть, пускай проходят дети. А только если б эти ваши литераторы в Москве подвизались, а не в Сибири, то, может, и годы не нужно было бы ждать.
МАМИН. Они не в Сибири, а в центральной полосе. Не может география на литературу влиять. Коли подарил Господь талантом, то будет человек хорошо писать хоть в Невьянске, хоть в Висимо-Уткинске. А коли нету таланта, хоть в Москву его посади, хоть в Петербург – не будет дела.
ГАЛИН. Без таланту не будет. А вот с талантом, с вашим бы талантом, да в Москве, эх!..
МАМИН. Надо и нашему краю хоть одного писателя иметь. И не могу я без Урала. Всё моё – здесь.
ГАЛИН. Ну, что такое уездный Екатеринбург? Болото. Не люди – людишки. Серостью своей задавят, не дадут развернуться. И тесно, и душно здесь такому мощному дарованию…
Мамин разворачивается, чтобы уйти.
ГАЛИН. А она справлялась о вас.
МАМИН. Что? (ПАУЗА.) Кто?
ГАЛИН. Абрамова. В первый же день по приезду. Надобно мне, говорит, познакомиться с вашим писателем Маминым. Хотите, я вас ей представлю?
МАМИН. Увольте, не хочу.
ГАЛИН. Вам ее игра не понравилась?
МАМИН. Игра изумительна, только к чему все эти знакомства шапочные…
ГАЛИН. А она так просила. Познакомьте, говорит, меня с вашим Сибиряком. У меня, говорит, для него подарочек от одного известного писателя есть.
МАМИН. Какой еще подарочек?
ГАЛИН. Не могу знать. А если желаете, гримуборную ее покажу. Пройдемте. (Берет Мамина под руку, уводит.)
Сцена 2.
Галин подводит Мамина к двери гримерки, громко стучит три раза. Из-за двери женский голос: «Войдите!». Галин приглаживает волосы, прокашливается, открывает дверь, стоит на пороге.
ГАЛИН. Мария Морицевна, честь имею представить – писатель Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович.
МАМИН. Добрый вечер.
АБРАМОВА. О, проходите, прошу, я вас давно ждала. Были у нас на спектакле?
МАМИН. Да, имел удовольствие. Должен признаться, ваша Медея меня потрясла глубоко.
ГАЛИН. Ваш талант никого равнодушным не оставляет, несравненная Мария Морицевна. Однако, позвольте откланяться. Оставляю вас наедине с нашим сочинителем. Намедни, вы изволили упомянуть о каком-то подарке… (Уходит.)
АБРАМОВА (вслед). Как же хорошо, что вы напомнили, Петр Николаевич. А я и забыла. (Мамину.) У меня ведь для вас посылка из Нижнего.
МАМИН (удивленно). Тагила?
АБРАМОВА. Из Нижнего Новгорода посылка и привет от Владимира Галактионовича!
МАМИН (переспрашивает). От Владимира Галактионовича? (Припоминает.) От Короленки?
АБРАМОВА. От него.
МАМИН. Боже праведный! От самого Короленки! А вы знакомы?
АБРАМОВА. Не только знакомы, но дружим. Владимир Галактионович, узнав, что я еду в Екатеринбург, велел мне непременно встретиться с вами, передать от него привет и этот подарок. Он высоко ценит ваш талант.
Абрамова достает из шкафа завернутый в плотную бумагу и перевязанный бечевкой портрет. Вручает Мамину. Они вместе распечатывают его.
МАМИН (вдруг рассмеялся). Забавно…Владимир Галактионович попросил Марию Морицевну передать привет Дмитрию Наркисовичу. Наградил же Господь отчествами! В пьесе бы их написал – сказали бы: не бывает так, это автор для юмору ввернул. (Смеется.)
АБРАМОВА. Может, комедию про нас сочините?
МАМИН. Да плохой из меня драматург. Зарекся я с театром.
АБРАМОВА. Жаль, сегодня на театре хороших пьес не хватает.
Развернули портрет.
МАМИН (смотрит на портрет). Право, я очень тронут. Портрет изумительный! Какие краски! Видна рука мастера. Кто писал?
АБРАМОВА. Не знаю, давайте посмотрим. Тут подпись внизу. Неразборчиво.
МАМИН. Явно итальянская школа. Вы не находите?
АБРАМОВА. Да, похоже…
МАМИН. Спасибо, вот спасибо! Прекрасный подарок! А кто этот старик?
АБРАМОВА (не поняла). Какой старик?
МАМИН. Ну, на портрете.
АБРАМОВА (в шоке). А вы сами не узнаете?
МАМИН. Признаться, нет.
АБРАМОВА (с пафосом). Да это же Владимир Галактионович! (МАМИН смотрит на нее преувеличенно недоуменно.) Короленко!
МАМИН (крайне изумлен). Что вы говорите! (Хохочет.)
АБРАМОВА. Ах вы, дерзкий притворщик! Вы меня разыграли!? (Смеется.) Вы и вправду очень простой и веселый. Мне так именно вас Короленко и характеризовал. И еще сказал: «Если помощь какая понадобится, уверен, Мамин вас без участия не оставит». Душевно рада нашему знакомству. Этот город для меня пока чужой, неведомый. Так приятно и здесь встретить живого, остроумного человека.
Крепко жмет его руку, чуть дольше, чем принято, задерживает рукопожатие. Смотрит на его пальцы.
АБРАМОВА. Без кольца?
Мамин развел руками, улыбнулся.
АБРАМОВА. Стало быть, неженаты.
МАМИН. Н-нет…
АБРАМОВА. Странный город. И куда только смотрят уральские женщины? Ой, да вы, покраснели…
МАМИН. Совестно, потому и покраснел.
АБРАМОВА. Вам не нравятся мои вопросы?
МАМИН. Нет, мне не нравятся мои ответы. Простите, Мария Морицевна, сам не знаю, что на меня нашло, только я… некоторым образом… женат. То есть, не официально, но у меня жена.
АБРАМОВА. Гражданский брак?
МАМИН. Да, мы не венчаны.
АБРАМОВА. Напрасно вы приносите извинения. Это я виновата – поставила вас в двойственное положение, и мне надобно извиняться перед вами. Да Бог с ним. Женаты и что с того? Мы друзья и ими останемся. А чтобы вы не переживали, я вам признаюсь, что я тоже… замужем… некоторым образом, как вы выражаетесь. (Рассмеялась.)
МАМИН. Ваш муж, конечно же, человек искусства и приехал с вами вместе в Екатеринбург?
АБРАМОВА. Первую часть вы угадали, он тоже актер. Вначале мы действительно ездили вместе: Казань, Симбирск, Мариуполь, Саратов, Рыбинск – чуть не всю Россию объехали с гастролями. Но три года назад расстались, с тех пор известий от него я не получаю. Однако в прошедшем сезоне в Петербурге общая знакомая говорила мне, что он решил осесть в Таганроге, кажется. Или я путаю… хотя… всё это не имеет уже значения.
МАМИН. Всю Россию объехали – вот не ожидал. Я, признаться, думал, что вы жили всегда в Москве, этакая столичная штучка…
АБРАМОВА. Столичная? Ну, насмешили. Да я в Перми родилась. А в Москве прожила совсем недолго. После успеха в Петербурге до того поверила в свои силы, что, представьте, затеяла собственную антрепризу, ставили Чехова пьесу «Леший». Читали?
МАМИН. Нет, к сожалению, «Лешего» не читал. Рассказы читал и «Иванова», сильная драматургия. Не сомневаюсь, и с «Лешим» был успех.
АБРАМОВА. Как бы не так. Вы плохо знаете закулисную братию. У Антона Павловича было и есть много недоброжелателей на театре. Кроме того, один известный антрепренер… Корш. Знаете такого?
МАМИН. Да, он купил у меня «Золотопромышленников» недавно.
АБРАМОВА. Так вот, этот самый Корш поставил себе целью уничтожить наш театр. На спектакль пришли его люди с намерением испортить нам премьеру, и это им удалось. Из зала начали вызывать автора, и тут вдруг из лож раздались шипение, свист. И поднялся какой-то рёв… Оскорбили хорошего писателя, хороших актеров, занятых в этом спектакле. Вот какие нравы в нашей среде. Это был ужасный провал. Не выдержав жестокой конкуренции, я тогда, представьте, даже хотела застрелиться. (Открывает ящик стола, показывает маленький никелированный пистолет.) Но вместо этого просто сбежала в провинцию к вам.
МАМИН. Город наш хороший, я люблю его, но думаю, вы не выживете у нас и одного сезона. Затоскуете…
АБРАМОВА. Если рядом будут такие друзья, как вы, Дмитрий Наркисович, чувствую, тосковать мне не придется. Притом у меня есть кое-какие дела в Екатеринбурге. Тут живут мой отец и братья.
МАМИН. Что ж, и я рад знакомству с вами.
Смеются.
МАМИН. Вот и опять вы смеетесь. Пять минут назад познакомились, а я как будто всю жизнь вас знаю.
Сцена 3.
Дом Марии Якимовны Алексеевой на Колобовской. Кабинет Дмитрия Наркисовича. Утро, рассвет.
МАМИН сидит за столом в халате. Перед ним раскрытая тетрадь, он что-то пишет, перечитывает. На столе рядом с чернильным прибором белеет человеческий череп.
Входит Мария Якимовна в ночной сорочке, кутаясь в шаль, стоит у него за спиной, вдруг сильно кашляет.
МАМИН. Маша? Ты что не спишь?
АЛЕКСЕЕВА. Замерзла, проснулась.
МАМИН. Замерзла? Надо бы подтопить. Я сейчас.
АЛЕКСЕЕВА. Постой, Митя, погоди. Обними меня, пожалуйста.
Мамин обнимает ее за плечи. Они садятся рядом на диван. Сидят, обнявшись.
АЛЕКСЕЕВА. Хорошо. Посидим так. (ПАУЗА.) Вторую ночь не спишь. Много написал?
МАМИН. Нет.
АЛЕКСЕЕВА. Покажешь?
МАМИН. Да нечего показывать. Застрял на восьмой главе.
АЛЕКСЕЕВА. Отвлекись, напиши пока очерк или рассказ. А потом к роману вернешься и все сделаешь. Ты ведь помнишь, так было уже. Успокойся, главное, не переживай.
МАМИН. Я спокоен.
АЛЕКСЕЕВА. Я же вижу, ты третий день сам не свой. Ты не заболел ли? (Трогает лоб губами.)
Мамин отстраняется.
АЛЕКСЕЕВА. Определенно ты нервничаешь. И ты раздражен. Это из-за нового романа?
МАМИН (напрягся). Нет никакого романа.
АЛЕКСЕЕВА. Дмитрий, что ты говоришь? Ты ведь с издательством договор подписал.
МАМИН (рассмеялся). Ах, ты про этот роман… А я, представляешь, подумал… не то… (Встряхивает головой.) Заработался я совсем. Голова кругом.
АЛЕКСЕЕВА. Ложись, поспи. Сердце не на месте. Что-то будет. Вот и зеркало в прихожей разбилось… столько лет висело и… рухнуло.
МАМИН (повышает голос). Маша! Ну, что за мракобесие, в самом деле! И это я слышу от самой просвещенной женщины в городе! Стыдно.
АЛЕКСЕЕВА. Прости, я знаю, это всё суеверия глупые. Просто я так испугалась. После того, как Оля… (голос ее дрожит, тихо). После того, как Оленьки не стало, будто земля ушла из-под ног. Я так боюсь несчастья, так боюсь. Я не вынесу еще одного. (Плачет.)
МАМИН. Не надо, не надо, что ты, всё хорошо будет. Я тебе сейчас водички. И печку затоплю. Всё хорошо. Всё-всё…
Сцена 4.
Гримерка Абрамовой. Входит Галин с букетом алых роз и бутылкой шампанского.
ГАЛИН. О, несравненная! (Целует ей руку, дарит букет.) Восторг, полнейший восторг!
АБРАМОВА. Садитесь, прошу вас, Петр Николаевич.
ГАЛИН. Покорен! Сражен! Бесподобная! (открывает шампанское, наливает себе и Абрамовой).
АБРАМОВА. По-моему, сегодня неудачный был спектакль. С одной репетиции поставили. Актеры текста не знают, всё под суфлера игралось.
ГАЛИН. Я не заметил. Красота и талант ваши все затмили.
АБРАМОВА. Вы очень добры, Петр Николаевич. И спасибо за теплый отзыв в газете. Я здесь человек новый, и очень ценю вашу поддержку.
ГАЛИН. Всегда к вашим услугам. Талантам нужно помогать, бездарности, как говорится, сами пробьются. Хотите, напишем о вас на целый разворот? Вот этаким манером слева портрет в костюме Медеи, справа в том наряде, что сегодня был на вас. Я к вам пришлю фотографа, он все сделает в лучшем виде. Сейчас в Европах появилась такая мода – приезжает в уездный городок известный человек и сразу делают с ним в газете интервьё.
АБРАМОВА. Как вы сказали?
ГАЛИН. Интервьё. Новое слово в газетном промысле.
АБРАМОВА. Никогда не слышала. А что это значит?
ГАЛИН. Ну, это, как если бы мы с вами беседу вели. Я бы вам вопросы задавал, а вы на них отвечали.
АБРАМОВА. Как интересно. И какие же вопросы?
ГАЛИН. Я бы попросил рассказать о вашем детстве, о юности, о том, как вы дошли до жизни такой. (Смеется.) Каковы были ваши первые роли… Чем увлекаетесь вы, кроме театральной игры?
АБРАМОВА. Разве признаться… Чем увлекаюсь? Я, Петр Николаевич, стихи пишу.
ГАЛИН. Стихи? Хм. Любопытно было бы взглянуть.
АБРАМОВА. Любите поэзию?
ГАЛИН. Мало того, я и самой иной раз балуюсь… пописываю что-то такое.
АБРАМОВА. Вы?
ГАЛИН. Что ж это вас так удивляет? Не похож на поэта?
АБРАМОВА. Извините, не хотела вас обидеть. Просто странно… такое совпадение, согласитесь.
Она открыла ящик стола и достала оттуда толстую тетрадь в кожаном переплете. Протянула Галину.
АБРАМОВА. Вот. Тут мои стихи.
ГАЛИН (с интересом читает). Недурно, недурно.
На землю тьма спустилася густая,
Весь мир, как заколдован, спит.
Одна лишь ночь –
Прекрасная, немая
Дыханьем жарким веет и томит,
Да звезды в небе блещут
И в даль туманную манят,
Как будто счастье обещают,
Как будто радости сулят.
(повторяет несколько раз нараспев) Как будто счастье обещают, как будто радости сулят... Как будто счастье обещают, как будто радости суля-а-ат. А ведь из этого стихотворения превосходный романс выйдет, вы не находите?
АБРАМОВА. В самом деле?
ГАЛИН. В нем есть ритм, мелодия. Это я вам как человек говорю, который всю свою жизнь со словом проработал.
АБРАМОВА. А мне казалось, ритм как раз хромает.
ГАЛИН. Нет, нет. Он перебивается как будто нарочно. И в этом есть особенная изюминка.
АБРАМОВА. Вы очень добры ко мне, Петр Николаевич.
Она берет его руку в свои ладони, благодарно сжимает. В этот момент в дверях появляется Мамин.
АБРАМОВА (Галину). Спасибо вам, миленький.
МАМИН. Каков пассаж! Я, кажется, помешал. (Резко захлопывает дверь, стремительно удаляется).
Галин догоняет его, заводит обратно в гримерку.
ГАЛИН. Дмитрий Наркисович, куда же вы, постойте. Что вы такое могли про нас подумать. Я старый больной человек… Ну? Какая может быть ревность к старику? А вы горячи, ох, горячи! Я, пожалуй, пойду от греха. Как раз уходить собирался, ей богу.
Галин уходит.
АБРАМОВА (смотрит на Мамина с негодованием). Да как вы могли такое подумать! Это в конце концов пошло. За кого вы меня считаете?! (Дает ему пощечину.)
МАМИН (держится за щеку). Ох, ожгла! Никогда меня еще женщины не били. И поделом. Стыдно, ох, как стыдно, глупец. Что опять нашло? Наваждение. Я глупею возле вас, Мария Морицевна. Совсем дураком делаюсь…
АБРАМОВА. Пойдите вон.
МАМИН. А и в самом деле. Я пойду. Так оно и лучше будет. Для всех.
Уходит. Абрамова закрывает лицо руками, плачет.
Сцена 5.
Дом Алексеевой. Мария Якимовна сидит за письменным столом, читает рукопись, иногда что-то подчеркивает карандашом. Горничная Полина вытирает пыль в кабинете.
ПОЛИНА (вытирает пыль со стола, остановилась). Марья Якимовна! Вот хошь вы меня ругайте, хошь что делайте, а только я боле молчать не могу!..
АЛЕКСЕЕВА. Что, голубушка?
ПОЛИНА. Вы меня знаете, я зря говорить не буду. Вы, конечно, скажете, что не мое это дело…
АЛЕКСЕЕВА. Да что стряслось, Полина? Говори, не томи.
ПОЛИНА. Вот вы мне не верите, опять скажете, придумываю… (Пауза.) А голова ночью светится!
АЛЕКСЕЕВА. Чья голова? У кого светится?
ПОЛИНА (указывает на череп). Вот энта, мертвяцкая голова.
АЛЕКСЕЕВА. Череп светится? (Спокойно.) Это вполне возможно.
ПОЛИНА. Потому – чары над ним. Проклятый он!
АЛЕКСЕЕВА. Ну, причем тут чары. В костях человека содержится фосфор и другие элементы… (она забирает у Полины тряпку и сама протирает пыль с черепа).
ПОЛИНА. Да нешто вы не понимаете сами? Зачем это надо – страх такой в доме держать? Выкинуть его! А того лучше – зарыть в землю, прихоронить, чтоб по-человечески, по-христьянски.
АЛЕКСЕЕВА. Зарыть в землю? Ну, ты меня насмешила, Полина. А что нам Дмитрий Наркисович на это скажет? Он ведь целый месяц на раскопках эту самую землю рыл, чтобы такую находку отыскать. Специально на Карасьи озера научную экспедицию УОЛЕ снаряжал.
ПОЛИНА (себе под нос). Больно мудрено говорите, а по-нашему, по-простому, я так разумею – грех это.
АЛЕКСЕЕВА. УОЛЕ означает Уральское общество любителей естествознания.
ПОЛИНА. Грех это, а не обчество – могилы раскапывать, покойников сон тревожить. Вот и батюшка Феофан говорит. Я ему на исповеди давеча рассказала про энту страсть.
АЛЕКСЕЕВА. Да? И что же он говорит?
ПОЛИНА. А то и говорит, что грех. Что не будет в том дому счастья, где со смертью-то играются. (совсем тихо) Припомните-ка, Олюшка-то наша свет Николаевна, Царство Небесное, аккурат после того и преставилась, как барин головёшку энту притащил… (Уходит.)
АЛЕКСЕЕВА. Что ты говоришь? Что ты говоришь?! Замолчи! Неправда, неправда, не так всё было. Вначале Ольга умерла. Потом была экспедиция. Ольга – зимой, а экспедиция весной, в мае…
Сцена 6.
Зал ресторана, ночь. За столом Мамин, перед ним полупустой графин с водкой, он изрядно пьян. В зал входит Кетов. Управляющий жестом указывает ему на Мамина. Кетов подходит к Мамину, садится напротив.
МАМИН. О! Друг ты мой любезный, Михал Константиныч! Иди ко мне, я тебя расцелую. Дай обниму тебя, Кетов! (официанту) Эй, человек! Пускай подадут еще шкалик…
КЕТОВ. Не нужно ничего, мы скоро уходим.
Мамин не слышит, лезет к Кетову обниматься, треплет его за щеку.
КЕТОВ (Отстраняется, смотрит на Мамина). Хорош. (ПАУЗА.) Марья Якимовна тебя обыскалась. Ко мне два раза присылала справляться. Слушай, Дмитрий, есть у тебя совесть, скажи?
МАМИН. Совести, друг ты мой, у меня на пятерых хватит.
КЕТОВ. Дома жена с ума сходит, а он тут водочку хлещет.
МАМИН. Плохо мне, Кетов.
КЕТОВ. Еще бы не плохо. Который графинчик-то по счету? Давно, по всему видать, сидишь.
МАМИН. Не по-ни-ма-ешь! Плохо мне, Кетов. Вот тут плохо. (Стучит себя кулаком в грудь.) Душа болит. Ты, брат, знаешь, что это такое? Совесть когда мучает. От совести и пью. Сейчас мы с тобой отсюда выйдем, поймаем извозчика, и я тебя до дому доставлю, как и обещал Марье Якимовне. Дмитрий, она дочь схоронила, ей тяжело.
МАМИН. Я ее жалею. Я ее так жалею, что… братец ты мой, я жалею… (плачет, рыдает.) Она – ангел. Я ей всей жизнью своей обязан. И я в долгу перед ней. И этот долг – вся моя жизнь. Вся жизнь! И эта жизнь, она не моя теперь, значит… я себе не хозяин!
КЕТОВ. Ты, друг мой, напился, как последний свинтус.
МАМИН. Отстань, Кетов! Уйди от меня. (Наклонился вперед, рычит.)
КЕТОВ (Обращается к официанту). Любезный, принеси-ка воды стакан.
МАМИН (вдруг вскакивает). Я свободный человек! Я право имею! Любить! Дышать! Жить! Жить! Жить! Я живой! А вы меня все хороните! А я свободный человек!
Кетов берет у официанта стакан, выплескивает воду Дмитрию Наркисовичу в лицо.
КЕТОВ. Остынь. (Протягивает Мамину салфетку.) Вытирайся, поедем.
Сцена 7.
Гримерка Абрамовой. Посреди комнаты на коленях Мамин. Входит Абрамова в костюме Медеи. В руках у нее охапки цветов.
АБРАМОВА. Что вы здесь делаете?
МАМИН. Прошу простить.
АБРАМОВА. Я не желаю вас более видеть.
МАМИН. Выслушайте.
АБРАМОВА. Я устала и хочу отдохнуть. Оставьте меня, прошу. (Она устало садится на стул перед гримировочным столиком, смотрит в зеркало, стирает грим.)
МАМИН. Послушайте, да ведь это был пустяк, недоразумение. Сам этот Галин – недоразумение сплошное. И вы позволите этому недоразумению встать между нами?
Абрамова прикрывает глаза рукой, сидит, молчит. Мамин продолжает стоять на коленях.
АБРАМОВА. Галин ни при чем. (Пауза.) Неужели вы думаете, что я рассердилась из-за него. Я обижена на вас, ваши слова ранили меня больно. Ранили, потому что вы правы, кругом правы: жизнь актерская - пошлая, безобразная, помойная яма, а не жизнь. А люди вокруг – о них и говорить нечего! Слова человеческого хорошего в пять лет ни разу не слыхала. Уж очень жить тяжело с сознанием одной только пошлости и мерзости, и чувствовать, сознавать, как эта пошлая гадкая жизнь все больше и больше тебя затягивает – и так незаметно, потихоньку, что бессознательно поддаешься ей. А бывает, что и опомнишься, и брыкнешь в сторону, и хочется жить иначе! Иначе чувствовать, быть лучше, честнее. Я не кукла раскрашенная! И в этой груди сердце бьется, болит, страдает. Еще девочкой я мечтала о сцене. Никто тогда не верил в мой талант, но я хотела стать актрисой и стала. Не для того, чтобы получать деньги и цветы, а чтобы быть полезным членом общества, приносить добро своим трудом. А вот этого-то и нет, а, напротив, с каждым днем убеждаешься, что и признака никакой пользы нет, а только кривлянье да ломанье самой себя, своих сил и жизни на потеху праздной толпы. И так больно, так гадко сделается, что и сказать нельзя! Хоть в омут головой. Кто знакомится с актрисами? Промышленники, ловеласы всевозможные, которые смотрят на актрису как на кокотку высшего разряда. А порядочные люди… я думала, они только в романах бывают, а если и встречаются, то должно быть, очень, очень редко, должно быть, избранным только навстречу. А нам «жрицам чистого святого искусства» слишком чести много! И вдруг в Екатеринбурге встретила и я Человека. И так хорошо на душе стало от его слов, и верилось во что-то… Вы невольно действовали на меня так, что заставляли хотеть быть лучше.
Мамин стоит на коленях, поражен.
АБРАМОВА. С вами рядом я вновь научилась мечтать, вновь поверила в высокое предназначение искусства. Нынче в театр люди приходят отдохнуть, развлечься, для женщин это лишь еще одна возможность выйти в свет, пофорсить перед подругами в новом платье. Их кавалерам нравится, когда на сцене артистки задирают ноги, когда со сцены звучат шутки самого низкого пошиба. Театр, особенно здесь, в провинции, превращается в балаган, идет на поводу у пошлой толпы. А ведь все может, всё должно быть не так. Вместо глупых водевилей надобно ставить современные пьесы. Пьесы, где героем будет новый живой человек, с сегодняшней болью и радостью, с мечтой, с идеалом. Зачем я вам все это говорю. Я не то хотела сказать. Я думала, вы писатель, знаток души человеческой. Я думала, вы всё-всё про всех знаете, чувствуете. И стоит вам только кому-нибудь в глаза взглянуть – и перед вами весь человек, как на ладони, и вы уже наперед знаете, кто он и что он, и как у него мебель дома стоит. Я думала, вы и про меня всё поняли, почувствовали, кто я, что я, как я к вам отношусь… Прощайте, Дмитрий Наркисович, не надобно нам видеться больше.
МАМИН. Не могу я уйти, Мария Морицевна. Да, в первый же день обо всем мне ваши глаза сказали, и кто вы, и что вы, и какую роковую роль сыграете вы в судьбе моей. Сердце мое узнало вас и обрадовалось, как радуется промерзшая земля теплому весеннему солнцу. Сердце звало, влекло меня к вам навстречу, в театр. Но разум говорил: нет, опомнись, что делаешь ты, обратного пути не будет! Я боялся вас, себя, того, что так непреодолимо должно было случиться. Я, может быть, нарочно малодушно искал причину поссориться, разозлиться на вас и не бывать здесь больше. Но не могу, не могу! Сердце не обманешь. Судьбу не обманешь.
Пауза.
АБРАМОВА. Идите ко мне.
Мамин подходит к ней, целует кончик ее платья.
Он кладет голову ей на колени. Она гладит его волосы, потом обнимает его голову двумя руками, крепко прижимает к себе, целует, беззвучно плачет. Он смотрит ей в глаза, поднимается, долгий поцелуй.
Сцена 8.
Дом Марии Якимовны Алексеевой. Кабинет Мамина. За писательским столом Мария Алексеевна в очках. Она все так же читает рукопись, делает карандашом на полях редакторские пометки.
Входит Мамин, он в шубе и в шапке.
АЛЕКСЕЕВА. Здравствуй, Митя. Я прочла. По-моему, очень хорошо, только вот развязка… что-то не то. Ты как будто торопился закончить, финал, как следует, не прописан. Вот тут я подчеркнула, смотри, неувязка получается. И здесь ошибка. Ты почему не раздеваешься?
МАМИН. Я думал, у тебя урок.
АЛЕКСЕЕВА. Ученик заболел, пришлось урок отменить. Раздевайся, пойдем ужинать. Полина борщ сварила, густой, как ты любишь. Полина! Подавай обедать!
МАМИН. Борщ? (Пауза.)
Входит Полина, приносит столовые приборы, тарелки. Мамин смотрит на нее, снимает шапку, расстегивает шубу, мнется, то ли уйти, то ли остаться.
МАМИН. Ну, зачем это все, не надо, нет, нет. Я на минуту зашел.
ПОЛИНА. Так вы похлебайте быстрехонько, пока горяченький. Похлебаете и пойдете. Я мигом принесу.
МАМИН. Мне идти надо.
Полина уходит.
АЛЕКСЕЕВА. Куда ты спешишь опять?
МАМИН. В шесть в клубе общественного собрания с Кетовым договорились увидеться.
АЛЕКСЕЕВА. Разладилось у нас что-то, Митя. Ну, что ты молчишь?
МАМИН. Да. Да. Разладилось… (пауза) Ты только не волнуйся. Я, может быть, пока… (пауза) отдельно поживу…
Входит Полина с супницей. Ставит ее на стол.
ПОЛИНА. Вот, пожалуйте, борщ, густой, наваристой!
АЛЕКСЕЕВА. Выйди, Полина. Оставь нас.
ПОЛИНА (непонимающе смотрит). А борщ-то…
АЛЕКСЕЕВА. Полина, выйди.
Полина выходит из комнаты, но остается стоять за дверью.
АЛЕКСЕЕВА (Мамину). Что ты сказал?
МАМИН. Отдельно. Нам надо пожить отдельно. Номер сниму. Хочу побыть один. Мне это необходимо.
АЛЕКСЕЕВА. Один? Ты и здесь один. Я мешаю тебе разве?
МАМИН. Мне надо кое в чем разобраться. (Что-то рассеянно ищет)
АЛЕКСЕЕВА. Давай вместе всё разберем, как бывало.
МАМИН. Нет. Вместе это не разобрать. Где моя трубка? Ты не видела? (обувается в прихожей).
АЛЕКСЕЕВА (приносит ему трубку). Шарф забыл. (Наматывает ему на шею шарф.)
МАМИН (отстраняясь). Да что ж ты делаешь со мной?! Зачем? Вот теперь – зачем?
АЛЕКСЕЕВА. Я хочу, чтобы ты был здоров и жил долго-долго. Если у тебя все будет хорошо, то и у меня все будет хорошо. (Застегивает ему пуговицы на груди.) Ветер на улице.
МАМИН. Ну, что ты за женщина. Нет, ты не женщина. Ну, накричи на меня, ударь.
Мария Якимовна молчит, смотрит на него. Пауза.
АЛЕКСЕЕВА. Рукопись забыл, роман. (Приносит.) Вот. Может, поработаешь … там
МАМИН. Боже, как тяжело. (Уходит.)
Алексеева одна посреди комнаты. Смотрит на закрывшуюся за Маминым дверь, неверными шагами подходит к письменному столу, у нее подкашиваются ноги, она хватается за столешницу, задевает рукой череп.
Череп падает и катится по полу. Она опускается на колени. Полина смотрит на нее, крестится, вдруг начинает выть.
Сцена 9.
В гримерке Абрамовой.
АБРАМОВА (принимая от Галина очередной букет). Вы, Петр Николаевич, на каждый спектакль приходите. А ведь их у меня только на этой неделе было шесть.
ГАЛИН. Не могу отказать себе в наслаждении лицезреть искусство и красоту вашу. Бесподобная! Несравненная!
АБРАМОВА. Был вчера от вас фотограф. Сделали 3 снимка. Два в разных костюмах и еще один в простом платье, рядом с Маминым-Сибиряком. Это для чего вы попросили?
ГАЛИН. Для истории, Мария Морицевна. Исключительно для истории. Вы и Мамин – два равновеликих таланта, две ярчайшие звезды на Екатеринбургском небосклоне – исторический кадр.
АБРАМОВА. Дмитрий Наркисович не любитель сниматься. Насилу уговорили.
ГАЛИН. Знаю, знаю, скромен наш сочинитель. И как это вы его уломали?
АБРАМОВА. Пообещала ему, что мы этот снимок Владимиру Галактионовичу Короленко пошлем.
ГАЛИН. Отличная мысль. Я, кстати, сделал подборку ваших стихов, в ближайшем номере напечатаем.
Как сладко жить, любить, и удивляться,
И этим синим небом наслаждаться…
Что за строчки! Чудо! Будят страсть и чувство живое. Читаю, - а сердце в груди так и стучит, как у молодого.
Бьется сердце беспокойное,
Отуманились глаза.
Дуновенье страсти знойное
Налетело, как гроза!
Что за стихи! Прелесть, а не стихи! И вы – моя прелесть, прелестница, чаровница!
Он целует ее руку, дрожа от страсти. Снова целует, теперь уже выше перчатки, еще выше.
АБРАМОВА (вырываясь). Да полно вам! Что вы делаете!?
ГАЛИН. От страсти сгораю, несравненная, сладкая!
АБРАМОВА. Петр Николаевич!
ГАЛИН. Что, Мария Морицевна? (Не выпускает руку.)
АБРАМОВА. Да что с вами? Я вас не узнаю.
ГАЛИН. Стань моею. Прими любовь мою!
АБРАМОВА. С ума сошли? Опомнитесь!
ГАЛИН. Ну же, не противься. Я из тебя такую знаменитость сделаю, до небес вознесу!
АБРАМОВА. Никогда я еще не покупала себе рекламы! Да еще такой ценой!
ГАЛИН. Подумай. Не отказывайся от своего счастья. Весь город в моих руках. Здесь всё мое. Я всё могу! (Трясется.)
АБРАМОВА (со смехом). Да что вы такое можете, смешной вы старик?
ГАЛИН. Не говори так. Ты не знаешь, с кем говоришь! Со мной шутки плохи!
АБРАМОВА (достает из ящика стола никелированный пистолет, направляет на Галина). Со мной тоже!
ГАЛИН. Бутафория? Пиф-паф!
АБРАМОВА. Пиф-паф. (Стреляет по вазе, ваза вдребезги.) Пристрелю, как собаку.
ГАЛИН. Я отомщу, раздавлю, уничтожу! (Пятится к выходу.)
АБРАМОВА. Напишете в своей газетенке, что я плохая актриса? Что с того. Весь город уже знает, кто я и чего я стою. Билеты в кассе раскуплены на месяц вперед. Не боюсь я вас. Ступайте вон, жалкий человек.
Конец первого действия.
ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ.
Сцена 10.
Квартира Абрамовой. Спальня. Мария Морицевна положила голову Дмитрию Наркисовичу на грудь.
АБРАМОВА. У тебя сердце бьется: тук-тук, тук-тук, тук-тук… Я его слушаю и всё про тебя узнаю: всё-всё, всё-всё, всё-всё… Теперь я о тебе столько узнала, сколько даже ты сам о себе не знал. Все секреты, все тайны, всё-всё…
МАМИН. Ну, что, например? Какие тайны?
АБРАМОВА. Я тебе потом расскажу, потом, а сейчас не время. (Прижала его ладонь к своей, растопырив пальцы, смотрит.) Какие у тебя руки красивые (гладит его по ладони.) Вот это – линия любви.
МАМИН. Ты что, ворожить умеешь?
АБРАМОВА. Сердце у тебя большое, добрый ты. А линия головы, погляди, какая глубокая.
МАМИН. Что это значит?
АБРАМОВА. Значит умный. (смеется.)
МАМИН. И сердце большое, и ума палата… А как жить, если ум с сердцем не в ладу… Скажи, Маруся, будет мне счастье?
АБРАМОВА. Будет, мой золотой. Будет слава, будут деньги, и здоровьем Бог не обидел, и талантом. Про таких говорят: под счастливой звездой родился. Всё будет у тебя хорошо. Звезды счастье обещают.
МАМИН. И ты всегда будешь со мной?
АБРАМОВА. Всегда. Я всегда буду с тобой. Даже если… (Замолчала.) Ой, а это что? Вот, на пальце?
МАМИН. Мозоль. От пера.
АБРАМОВА. Не больно?
МАМИН. Нет.
АБРАМОВА. Мозоль от пера. Писательская рука. (Она целует его руку.) Дмитрий?
МАМИН. Что, Маруся?
АБРАМОВА. Ничего. Нет, ничего. Просто будь со мной, просто будь.
МАМИН. Я с тобой.
АБРАМОВА. Счастье моё. Солнце моё. Я хочу сказать тебе что-то… Мне кажется, если я не скажу тебе этого, то прямо сейчас сойду с ума. А если скажу, то проснусь, и всё закончится. Счастье моё. Солнце моё. Кто-то придумал для нас эти слова, только эти и никаких других. Они горят у меня на языке. Они бьются об зубы, как птица в клетке. Но кажется, если я выпущу птицу, она улетит и унесет с собой моё счастье. Всего три слова, так просто. Почему же мне так страшно? Я говорила их со сцены, я повторяла их на все лады, кричала и шептала сотни раз сотням разных масок. Я боюсь, что ты не поверишь мне теперь. Вот за что проклята актерская доля. Бог есть любовь. Не поминай Господа твоего всуе. Не поминай любовь всуе. (ПАУЗА.) Жизнь такая короткая. Я подумала, а вдруг… я через минуту умру? И не успею сказать тебе самого главного, того, ради чего и стоило появляться на этот свет, стоило жить, страдать и ждать, ждать, ждать… Я ждала тебя. Я люблю тебя.
МАМИН. Я люблю тебя. Счастье моё, Маруся…
Они долго смотрят друг другу в глаза. Поцелуй.
Сцена 11.
В фойе театра. Из зала слышны восторженные аплодисменты и крики «Браво!», «Абрамова, браво!», «Бис!», «Бенефициантке браво!». Через несколько секунд публика заполняет фойе. Среди прочих первая и вторая поклонницы маминского таланта.
ПЕРВАЯ. Роскошный бенефис, просто роскошный! Нет, что ни говори, а московские актерки – это высший разряд. Абрамова бесподобна. Сколько огня, сколько страсти живой! Где уж нашей Морёвой за ней угнаться!
ВТОРАЯ. А цветов!? Я в жизни не видела столько букетов.
ПЕРВАЯ. Да, уж с подарками нынче не поскупились.
ВТОРАЯ. Если даже сам Мамин ей кольцо преподнес.
ПЕРВАЯ. Кто?
ВТОРАЯ. Кольцо с брильянтом.
ПЕРВАЯ. Что?
ВТОРАЯ. Да вы куда смотрели-то? Неужто и впрямь только на сцену таращились? А я вот заметила, как Мамин-Сибиряк из первого ряда поднялся, подозвал человека и с ним букет алых роз и бархатный футляр передал для Абрамовой. А она, как презент получила, футлярчик-то открыла и колечко на палец надела, а оно как сверкнет всеми гранями. У меня аж дух перехватило. Вам известно, у меня на этакие вещицы глаз наметан. Карата четыре, а то и все пять!
ПЕРВАЯ. Сколько?
ВТОРАЯ. Смотрите, смотрите, а вот и он сам.
Возле буфета стоит Мамин, он радостно-возбужден. К нему подходит Галин.
ГАЛИН. Успех, полнейший успех! (протягивает руку)
Мамин демонстративно отворачивается.
ГАЛИН. Дмитрий Наркисович, мои поздравления!
МАМИН. Я вам руки не подам.
ГАЛИН Отлично. Всё идет, как должно. (Уходит.)
Мамин встречается с Кетовым.
МАМИН. Здравствуй, Михал Константиныч, здравствуй, друг любезный! Ну, что скажешь, удался бенефис?
КЕТОВ. Пожалуй.
МАМИН. «Пожалуй»!? Что значит «пожалуй»? «Пожалуй» и всё? Видел ты еще у кого-нибудь такую игру, когда каждое слово на вес золота, когда каждый взгляд, как молния сверкает, когда все чувства, как будто в последний раз…
КЕТОВ. Не ждал тебя-то здесь встретить.
МАМИН. А?
КЕТОВ. Слышал, Мария Якимовна больна и дело совсем плохо. Я думал, ты при ней. МАМИН. Больна? Что с ней? Что с ней?
КЕТОВ. Я сам тебя хотел об этом спросить…
Мамин быстро разворачивается и спешит к выходу. Проходит мимо первой и второй поклонниц.
ВТОРАЯ. Дмитрий Наркисович!
МАМИН (на ходу). Не сейчас, прошу. (Уходит.)
ПЕРВАЯ. Нет, что он себе позволяет, в конце концов!
ВТОРАЯ. К Абрамовой побежал в гримуборную, куда же еще.
ПЕРВАЯ. Что они только в них находят, в этих актерках?
ВТОРАЯ. Да ведь вы сейчас только сами восторги высказывали насчет ее таланта.
ПЕРВАЯ. Я? Восторги высказывала? Вы, верно, меня неправильно поняли. Я, может быть, хвалила московскую школу игры. Но причем тут Абрамова? Голос слабый, и стати никакой нет в помине. А лицо? Нет, вы видели эти щеки? Да у нее за щеками глаз не видно. А нос! Да как ее на сцену выпустили с таким носом?!..
Сцена 12.
Квартира Алексеевой. Мария Якимовна лежит в постели. Возле ее кровати этажерка, на ней порошки и микстуры.
ПОЛИНА (с ложки дает Алексеевой лекарство). Вот и молодец, вот и умничка. Водички дать запить? (Алексеева отрицательно качает головой) Надо, надо, водичку, доктор велел. Попьем и баюшки ляжем.
АЛЕКСЕЕВА. Оставь, Полина. Пойди, отдохни, всю ночь ведь сидела.
ПОЛИНА. Не беспокойтесь за меня, Марья Якимовна, я не устала. Да и куда я пойду, скоро доктор придет.
АЛЕКСЕЕВА. Полина, слышишь, если со мной случится что…
ПОЛИНА. Марья Якимовна, не надо. Ничего не случится, даст Бог, поправитесь скоро.
АЛЕКСЕЕВА. Если что случится, передай Дмитрию Наркисовичу…
ПОЛИНА (перебивает). Ничего я ему, окаянному, передавать не стану. Ведь из-за него же и слегли.
АЛЕКСЕЕВА. У меня хроническая болезнь. Чуть простудилась, вот и слегла.
ПОЛИНА. Известно, от горя и простудилась.
АЛЕКСЕЕВА (тяжело дышит). Довольно этих разговоров. Передай, что я его… ни в чем не виню.
ПОЛИНА. Да полно, чего удумали, сами вот поправитесь, сами и скажете, что захотите.
Мария Якимовна закрывает глаза. Полина смотрит на нее жалостливо, начинает тихонько молиться.
ПОЛИНА. Матушка Богородица, помоги болящей Марии, Господи, смилуйся, спаси ее. Святой Николай Угодниче, исцели… Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй…
В дверь коротко позвонили.
ПОЛИНА (тихо). Ну, вот и доктор, слава Богу.
Она смотрит на Марию Якимовну, та заснула. Полина идет открывать. На пороге Мамин.
МАМИН. Как она?
Полина помогает Мамину снять пальто. Он заглядывает в комнату, но не проходит, остается стоять в коридоре.
ПОЛИНА (тихо). Всю ночь лихорадило, только под утро уснула. А во сне-то всё мечется, стонет.
МАМИН. Доктора вызывали?
ПОЛИНА. Каждый день ходит. Плохо ей оченно.
МАМИН. Что он говорит? Может, лекарства какие нужны?
ПОЛИНА. Всё купила, и микстуру, и порошок. Даю по часам, как велено. Доктор сказал, воспаление легких.
МАМИН. Полина, здесь деньги, покупай все, что нужно. И адрес, это где меня искать. (адрес) Я вот сюда положу.
ПОЛИНА. Да что же вы не проходите?
МАМИН. Нет, не хочу ее тревожить своим появлением. Ей покой нужен.
ПОЛИНА. Какой уж там покой, до того ли…
Звонок в дверь. Полина идет открывать. Входит доктор.
ДОКТОР. Добрый день. Вы позволите…
Он быстро проходит в комнату, за ним Полина
ДОКТОР (тихо). Жар держится?
ПОЛИНА. Сейчас как будто спал. А к вечеру, небось, опять да заново… Не ест ничего вторую неделю, исхудала…
ДОКТОР. Вторую неделю, говорите? Так. Хорошо.
ПОЛИНА. Господь с вами, чего уж хорошего?! Непонятно, в чем и душа держится.
ДОКТОР. Я имею в виду течение болезни. У Марии Якимовны воспаление левого легкого. Через два дня будет кризис, а там постепенно с божьей помощью начнет она и кушать, и поправляться. Я вам сейчас выпишу еще одно средство. Вот, это если станет вдруг хуже.
ПОЛИНА. Не дай Господь хуже, не дай Господь.
ДОКТОР. Больной нужно обильное питье, сон, микстура и, главное, полный покой.
ПОЛИНА. Ясно. Никаких.
Доктор выходит из комнаты, собирается уходить. Полина провожает его. Дмитрий Наркисович задерживает доктора, чтобы расспросить.
МАМИН. Скажите, она поправится?
ДОКТОР. Весьма вероятно.
МАМИН. Может, что-то еще нужно, какие-то лекарства особенные, дорогие?
ДОКТОР. Я там все написал, более не нужно ничего.
МАМИН. Значит, есть надежда?
ДОКТОР. Весьма вероятно. Простите, а вы кем приходитесь больной?
МАМИН. Я?.. (Пауза.) Друг… То есть… вернее… квартирант. Я здесь квартиру снимаю.
Полина с ужасом смотрит на Мамина. Прикрыв рот рукой, убегает в комнату. Возвращается, с нескрываемой брезгливостью она держит перед собой на вытянутых руках череп.
ПОЛИНА (вручает череп Мамину, зло). Заберите-ка вот энто, господин квартирант. Вы давеча оставили, а нам оно ни к чему.
ДОКТОР. Ну-ка, ну-ка, любопытный экспонат. Откуда он у вас?
МАМИН. Археологическая находка, несколько лет назад был в экспедиции…
Доктор берет череп в руки, осматривает.
МАМИН. УОЛЕ мне за него 300 рублей предлагало.
ДОКТОР. Зря не взяли. За что ж тут 300? От силы рубля на 3 находка.
МАМИН. Что вы, древнейшая кость, железный век.
ДОКТОР. Я вам ответственно говорю: 17 век, этой девушке теперь не более 100 лет. Посмотрите, как зубы превосходно сохранились, и резцы, и корни…
МАМИН. Просто он лежал на большой глубине.
ДОКТОР. Я свое мнение сказал. (Отдает череп Мамину. Уходят вместе.)
Полина запирает за ними дверь.
Из комнаты зовет Мария Якимовна.
АЛЕКСЕЕВА. Пить.
Полина поит Алексееву из кружки, поправляет ей одеяло.
АЛЕКСЕЕВА. Кто-то приходил?
ПОЛИНА. Доктор был.
АЛЕКСЕЕВА. Доктор? А мне как будто слышались голоса, два голоса… Никого больше не было?
ПОЛИНА (еле сдерживая слезы). Никого. Никого не было. Спите.
Сцена 13.
Гримерка Абрамовой. Мамин стремительно ходит от стены к стене, как тигр в клетке. Абрамова смотрит на него.
МАМИН. Убить! Убить надо было мерзавца! Зря не выстрелила! (Пауза.) Господи, что я говорю! Господи!
На журнальном столике большая пачка газет.
МАМИН (мнет, рвет газеты, бросает). Зачем их столько? Почему столько? Здесь… Откуда?
АБРАМОВА (робко). Я хотела скупить весь тираж, а когда поняла, что поздно… (плачет). Глупо, как глупо.
МАМИН. Вот к чему был этот фотограф! (показывает портрет в газете) Теперь весь город только об одном и гудит. Сочинитель бросил жену и увлекся актеркой. Несчастная Мария Якимовна, в чем она виновата. За что ей эти муки. Позор, грязь, мерзость.
АБРАМОВА. Галин грозился отомстить, но я не придала значения его словам.
МАМИН. Галин – пешка. Я всем, всем им мешаю. Я для них как кость в горле. Гибели моей хотят. (читает.) «Блестящая артистка, уральская прима, любимица здешней публики, госпожа Морёва в день своего бенефиса, кроме букетов цветов и особых печатных билетиков с сердечными пожеланиями, получила в подарок лишь собрание сочинений Шиллера. Между тем как заезжей актерке Абрамовой, при наполовину пустом зале и жидких поэтому аплодисментах, в день её бенефиса был преподнесен ряд золотых вещей, стоящих несколько сот рублей. При этом заметим, что в первом ряду кресел сидел небезызвестный наш сочинитель Мамин, он и руководил поднесением подарков».
АБРАМОВА. Ложь. В театре был аншлаг.
МАМИН. «Небезызвестный сочинитель»… «ряд золотых вещей» - каково? А Морёва, стало быть, не любит Шиллера, и кто ж виноват, что ей не угодили с подарком.
АБРАМОВА. Стоит ли вообще так переживать из-за какой-то газетенки, из-за клочка бумаги? Ну, что случилось? Неприятность – да. Но ведь не горе, не несчастье. Все живы и, слава Богу, здоровы. Я с тобой и люблю тебя по-прежнему. А это всё – так… Посудачат и забудут. Через неделю никто и не вспомнит.
МАМИН. Нет, Маруся, здесь тебе не Москва. Это уездный Екатеринбург. Екатеринбург, пойми. В провинциальной глуши им теперь разговоров на год хватит, будут нам кости перемывать, перемалывать.
АБРАМОВА. Ну и пусть их. А ты будь выше.
МАМИН. Если б это касалось только меня, но как представлю, что всё это прочтет моя мать… Наверняка уже прочла. Она попадья, мой отец был деревенский священник. Очень строга, категорична в суждениях, для нее нет полутонов, или черное, или белое. Я люблю ее, почитаю и, как могу, стараюсь быть ей хорошим сыном. Только не выходит у меня ничего, хоть ты тресни. Все я делаю не так, дурной я сын, непутевый человек, погряз во грехе. Как отчитывала она меня за связь с Марией Якимовной. Мыслимое ли дело – увел у горного инженера жену с тремя детьми. За тринадцать лет ни разу порога дома нашего не переступила. Только повторяла: Господь накажет, Господь покарает. Вот и наказал. Опять я влюблен, и опять в замужнюю. Не повезло мне, судьба моя, что ли, в чужих жен влюбляться.
АБРАМОВА. Скажи, а жена знает? Про меня знает?
МАМИН. Нет. Если только догадывается…
АБРАМОВА. Честнее было бы рассказать ей все, как есть. Она умная женщина и, верно, сама давно догадалась об измене.
МАМИН. Мне тяжело. Я не знаю, что делать. Пожалей меня, Маруся.
Сцена 14.
Дом Марии Якимовны Алексеевой. На стуле в углу сидит Анна Семеновна Мамина. В темной одежде, в платке, она беззвучно шевелит губами, перебирая плетеные четки. В комнату входит Мария Якимовна. Она только что встала с постели, в домашней одежде, волосы распущены. Она еще слаба, но идет на поправку. Увидела гостью, замерла, как будто испугалась чего-то.
АЛЕКСЕЕВА. Добрый вечер, Анна Семеновна. Вам, наверное, Полина открыла? Мне не сказала, что у нас гости. (Зажигает свечи). Я в таком виде, болела, не ждала никого. Прошу простить.
Анна Семеновна молчит, смотрит на хозяйку.
Мария Якимовна выходит в прихожую, быстро закалывает волосы, смотрит в стену перед собой, туда, где раньше висело зеркало.
АЛЕКСЕЕВА. И зеркала нет.
Она подходит к гостье, будто желая ее приветствовать, протягивает руки ей навстречу. Анна Семеновна сидит, выпрямив спину, сжала губы. Мария Якимовна невольно останавливается в нескольких шагах от нее, отступает назад.
АЛЕКСЕЕВА. Почему Вы молчите? Я ни в чем перед Вами не виновата. Тринадцать счастливых лет мы прожили с Дмитрием. Наркисовичем. Как он печалился о том, что Вы не дали ему своего родительского благословения. Мне неудивительна Ваша неприязнь. Я уже не молода, и здоровье мое подорвано, я не смогла и уже не смогу подарить ему наследника, а Вам внука. Но я отдала ему всю себя, всю жизнь свою, всю любовь. Я ни в чем перед Вами не виновата. Тогда, в Нижней Салде, он был совсем мальчик. Такой худой, слабый, сразу после болезни. В Петербурге такой сырой климат. Врач велел ему уезжать, и он вернулся на Урал. Помню огромные глаза на осунувшемся лице. Он – моя судьба. Служить таланту его, поддерживать, верить, ободрять – в этом вся жизнь моя, всё в нем. Да, мы не венчаны пред Богом. Бывший муж до сих пор не дает мне развода. Вы осуждаете меня. По-вашему, такая жизнь грех. А по-моему, жить с нелюбимым мужем грех страшнейший. Мы были чужие люди с ним. Вот где истинное прелюбодеяние. Бог есть любовь. Я люблю его. Я честна с ним. Я честна с Вами. Я никого не обманула. Я ждала Вас. Все эти годы. Готовила какие-то слова. Вот вы теперь пришли. А теперь поздно уже. Теперь я не знаю, что и говорить, не знаю. (Замолчала.)
Тишина.
Анна Семеновна Мамина поднимается со своего места, достает из сумки газету, кладет на стол. Мария Якимовна смотрит в газету. Ищет очки, надевает их, садится за стол, читает. Переворачивает страницы, долго смотрит на фотографии. Откладывает газету. Молчит. Не двигается, смотрит в пол. Наконец обращается к Анне Семеновне.
АЛЕКСЕЕВА (медленно). И что вы от меня хотите? Слёз моих хотели, истерик? Я знала, что когда-нибудь это случится. Он мужчина молодой, сильный. Промеж нами уж давно страсти нет, а мужчине огонь нужен. Бедный Митя. Должно быть, сильно переживает из-за этой статьи. (Молчание.)
Анна Семеновна поднимается со своего места, идет к выходу. В это время возвращается с базара Полина. Мария Якимовна сидит без движения, не провожает Мамину. Полина запирает за гостьей дверь. Входит в комнату, испуганно смотрит на хозяйку, опускает сумку на пол. Молчат.
ПОЛИНА. А хотите, я ей все волосья повыдираю?
АЛЕКСЕЕВА. Кому?
ПОЛИНА. Актерке энтой.
АЛЕКСЕЕВА. А ты откуда знаешь?
ПОЛИНА. Дак на базаре была, народ толкует. Вот ведь стерва какая, гадюка-разлучница!
АЛЕКСЕЕВА. Ну, что ты, Поля, она в чем виновата? Она влюбилась. Сердцу не прикажешь. Ты просто посиди со мной. Обними меня, Полюшка. Мне так плакать хочется. Так хочется, а слез нет. Где же они делись? Выплакала я их все, что ли, по Оленьке… Ну, что же ты-то плачешь? Не плачь.
ПОЛИНА. Вас жалко, мочи нет. (Ревет.)
Сцена 15.
Ресторанный зал в общественном собрании. Почти одновременно входят Кетов, за ним Мамин.
МАМИН. Здравствуй, Михал Константиныч. Уха здесь отменная. Рекомендую. Что ж ты встал?
КЕТОВ. Ухожу. Дела. (Разворачивается, чтобы уйти.)
МАМИН. Вот, значит, как. И ты, Брут… Да вы сговорились будто?
КЕТОВ. Не понимаю, о чем ты.
МАМИН. Нам нужно поговорить.
КЕТОВ. Уволь. Не имею ни времени, ни желания.
МАМИН. Я долго не задержу. У меня к тебе дело. Уезжаю в Петербург.
КЕТОВ. Скоро?
МАМИН. Завтра утром. Насовсем уезжаю, навсегда. Опостылел мне этот город, Кетов. Нет мне здесь места. Здесь оставаться не можем. У Маруси после той статьи дела в театре пошли из рук вон. Зрители сдают билеты, ее спектаклям объявили бойкот. Стали приходить оскорбительные письма с угрозами.
КЕТОВ. Это было решение маминского кружка – бойкотировать спектакли Абрамовой. Таким образом, мы укажем заезжей кокотке ее место и вынудим ее убраться восвояси. Ты, верно, как водится, потоскуешь сначала, но потом сам нам спасибо скажешь.
МАМИН. Я? Вам?
КЕТОВ. Да, пройдет какое-то время, ты одумаешься, остынешь, и еще сам благодарить нас будешь, что вовремя вмешались, не дали дров наломать. И все опять пойдет по-старому. И кружок, и читки, и романсы…
МАМИН. Да ты в своем уме, Кетов? Как можешь ты за меня решать, как мне жить, кого любить?
КЕТОВ. Не только могу, но и должен, и обязан, на правах старого друга. Ввиду того, что сам ты сейчас, Мамин, ничего за себя решить не умеешь. Ты теперь, как говорят у нас в суде, не вполне вменяем. У тебя любовная горячка. Ясно, что эта бестия приворожила тебя, опоила, одурманила, лишила способности мыслить.
МАМИН. Кетов, ты или дурак или…
КЕТОВ. Марья Якимовна простит тебя. Я говорил с ней.
МАМИН. С такими друзьями и враги не нужны. Кто ты такой Кетов?! Кем ты себя возомнил – Господом Богом?! Ты бесчувственный истукан, Кетов, у тебя на все заранее готовы ответы, ты всегда знаешь как надо, вся жизнь твоя распланирована на 30 лет вперед. Но знай, когда-нибудь и в твои планы вмешается судьба и перепутает всё, и загадает такую загадку, на которую не будет решения. И ты поймешь, что есть много у жизни красок, кроме черной и белой. И ты узнаешь, что сердце сильнее рассудка. И тогда ты помянешь меня, Кетов. Помянешь мои слова, да поздно будет.
Сцена 16.
Квартира Абрамовой. Стоят посреди комнаты чемоданы и сундуки, перевязанные стопки книг, коробки, картонки. Мамин и Абрамова складывают вещи.
МАМИН. Утром в пять заедет извозчик.
АБРАМОВА. Что ж так рано?
МАМИН. Дороги днем развезет. Хорошо, если успеем до обеда верст пятьдесят сделать.
Знаешь, мне кажется, если я сейчас не уеду – то никогда не уеду. Грустно с Екатеринбургом прощаться. Я ведь любил его. Эти улицы и проспекты, берег Исети и церковь на Вознесенской горке. Мне казалось, они навсегда мои… (Пауза. Смотрит на чемоданы.) Боже, сколько вещей получилось. Как же мы это всё потащим?
АБРАМОВА. Давай еще выложим что-нибудь. Вот посуда… Может, не брать. Все равно половина побьется в дороге.
МАМИН. Там новую купим.
Абрамова отодвигает коробку с посудой в сторону.
МАМИН. Постой, чуть не забыл…
Он открывает коробку, достает из какой-нибудь вазы или горшка что-то завернутое в бумагу.
АБРАМОВА. Что это?
МАМИН. Никогда не угадаешь. (Разворачивает, показывает череп.) Скелет в шкафу.
АБРАМОВА. О, Боже, с кем я связалась. Этот человек еще и черепа в багаже перевозит. Да ты маниак, Дмитрий.
МАМИН. Череп древней женщины. Куда же его положить? Может быть, в твою картонку, где шляпа?
АБРАМОВА. Чтоб какая-то древняя женщина в моей шляпе покоилась – ни за что! Меня этот череп пугает.
МАМИН. Вот тут как раз в уголке место.
Заворачивает череп в несколько слоев бумаги и кладет в чемодан. Смотрит на собранные вещи.
МАМИН. Ну, вот как будто и всё.
АБРАМОВА. Еще костюмы перебрать хочу разок.
МАМИН. Справишься без меня? Схожу к матери, попрощаюсь. (Уходит.)
Абрамова достает театральные костюмы, критически оценивает каждый, некоторые откладывает в сторону.
Звонок в дверь.
Абрамова открывает, входит Полина.
ПОЛИНА. Дмитрий Наркисович Мамин здесь?
АБРАМОВА. Он ушел к матери.
ПОЛИНА. Велено ему передать.
Она отдает Абрамовой запечатанное письмо.
АБРАМОВА. Тут не подписано, от кого письмо?
Полина, ничего не ответив, быстро уходит.
АБРАМОВА. Чистый конверт заклеенный. Что в нем? Кто эта девушка? Это ее письмо? Или она только на посылках? Опять очередной пасквиль прислали? Никогда я чужих писем не открывала. (Вскрывает конверт.) Если хорошее, запечатаю в такой же конверт и отдам Дмитрию. А если плохое – в печку. (Читает.) «Дмитрий Наркисович! Поля мне сказала, что вы уезжаете завтра… очень не желалось бы, чтоб из-за меня вам пришлось уехать совсем, и глубоко верю и желаю верить, что совсем вы не уедете, т.е. вернетесь. Не бойтесь жить здесь, чтобы не столкнуться со мной: как не мешала Вам никогда, так не помешаю и потом. Мой мирок так ничтожен, так мал, да и надолго ли хватит, горизонт так узок, что Вам нечего бояться столкновений.
Вы уезжаете, не простившись, приходите в дом без меня, мы расстаемся, как личные враги… Зачем? Почему? Что я вам сделала? Вам тяжело? А мне легко? Не верьте сплетням, которыми стараются действовать на Ваше самолюбие. Верьте только тому, что где бы Вы ни были, в каких бы обстоятельствах ни жили, всегда и везде душа моя будет полна Вашими радостями и Вашими печалями – благо своих радостей мало!
Никто не видит моего горя, и никто не заметит, с каким чувством уйду я сначала в подвал, а потом в могилу. Да что об этом говорить! Кому нужно!?
Прощай, Дмитрий! Будь счастлив и помни, что есть в мире сердце, в котором ты перестанешь жить тогда, когда оно перестанет биться.
Жить вместе невозможно – вижу, что тебе со мной скучно, но вражды не перенесу. Помните, что живу только известиями о Вас, хотя знаю, что они наполовину искажены. Будьте здоровы, и если надумаете писать мне, внесете радостные минуты в мое безотрадное одиночество. Это единственная милость, которую могу принять от Вас и в которой я нуждаюсь, потому что теряю порой почву под ногами… Еще раз – будьте счастливы, работайте и избегайте приключений, да поменьше слушайте наших общих знакомых.
Вот всё, что может пожелать Вам Ваш старый друг. М.Я.
Если захотите меня видеть, я дома – больна, сижу без голоса и с разбитыми нервами.
Куда вам писать, если, конечно, этого желаете?»
Абрамова смотрит на письмо, решая, что с ним делать. Достает из стола чистый конверт, запечатывает в него письмо.
АБРАМОВА. Он итак с тяжелым сердцем уезжает, а прочтет, так и вовсе тут останется. Вот сюда, среди рукописей заложу, а потом, в Петербурге он сам его найдет.
Перекрестившись, засовывает письмо в бумаги.
Сцена 17.
Через год в фойе театра. Среди публики Кетов, Галин, Первая и Вторая поклонницы.
ПЕРВАЯ. Нет, ну какова Морёва!
ВТОРАЯ. Сильна!
ПЕРВАЯ. Сильна-то, она, может быть, и сильна, но пора бы и честь знать. Как осталась на театре одна среди прим, прибрала себе все главные роли. Играет Джульетт, а самой за сорок давно перевалило.
ВТОРАЯ. Что вы говорите? Не может быть!
ПЕРВАЯ. Это всё грим, дорогуша. Белила, чернила, румяна, ресницы приклеенные.
ВТОРАЯ. И волосы, должно быть, не свои?
ПЕРВАЯ. Разумеется парик, какие волосы в 46 лет?
ВТОРАЯ. 46?
ПЕРВАЯ. Пора бы уж и молодым уступить дорогу. Но эта не уступит.
ВТОРАЯ. Куда там! (Вдруг заметив что-то.) Боже, какой перстень! Изумруд в окружении бриллиантов!
ПЕРВАЯ. Где?
ВТОРАЯ. Вон у того лысого господина на правой руке.
ПЕРВАЯ. Это у Галина? Стало быть, подделка.
ВТОРАЯ. Чистейший изумруд и бриллианты один к одному. Я такие вещи сердцем чую.
Невдалеке Галин разговаривает с Кетовым.
ГАЛИН. Как поживаете, господин Кетов? Как ваша адвокатская практика?
КЕТОВ. Слава Богу.
ГАЛИН. Не скучаете по своему другу? Дмитрий Наркисович уж год, как уехали. Писем не пишут? У вас ведь, кажется, даже кружок был его имени…
КЕТОВ. Был.
ГАЛИН. И что же теперь сталось с этим кружком?
КЕТОВ. Отстаньте, вы меня утомили.
ГАЛИН. Как невежливо вы сейчас ответили.
КЕТОВ. А кто вы такой, чтобы я с вами вежливо разговаривал?
ГАЛИН. Как же так, Михаил Константинович, а я-то давно вас лучшим другом своим почитаю.
КЕТОВ. Это с каких же пор?
ГАЛИН. С тех самых, как стали вы за меня мою работенку делать. Я, собственно, поблагодарить вас хотел.
КЕТОВ. За что?
ГАЛИН. А все-таки забавно вышло? (ПАУЗА.) Как по нотам я эту пиесу разыграл. Пишут сочинители пиесы для театра, а у меня вся жизнь – сплошной театр. А вы все – марионетки послушные. Было мне поручение от генерал-губернатора – применив все возможные средства, писателя Мамина из города Екатеринбурга выдавить. Ну, актрису мне сам Бог послал, ну, скандал я раздул в газете, но ведь мало того. Остальную-то работу вы за меня сделали. Как это вы отлично в своем кружке бойкот-то придумали! Как вы общественное мнение против Сибиряка повернуть смогли! После его отъезда губернатор мне премию в 200 рублей назначил и именным перстнем пожаловал. (Показывает, улыбается.)
Кетов молчит, замахивается, чтобы ударить Галина, но потом опускает руку. Уходит.
ПЕРВАЯ. Скандал, скандал! Кетов с Галиным поссорились.
ВТОРАЯ. Неужто все из-за Мамина-Сибиряка угомониться не могут? А он живет себе в Петербурге, о них и не вспоминает.
ПЕРВАЯ. Ой, я ж вам, кажется, про актерку не говорила еще? Про, как бишь ее, Абрамову?
ВТОРАЯ. А что Абрамова?
ПЕРВАЯ. Так вы не знаете?
ВТОРАЯ. Бросила его, наверное?
ПЕРВАЯ. Умерла. Забеременела, не вынесла тяжелых родов и скончалась. И году не прожили.
ВТОРАЯ. Что вы говорите! Какая судьба!
ПЕРВАЯ. Бог всё видит.
ВТОРАЯ. А мне все-таки жаль ее.
ПЕРВАЯ. Так! Стойте, не оборачивайтесь. Только что за вашей спиной прошел писатель Решетников.
ВТОРАЯ (тут же обернувшись). Это который? С такой смешной бородкой?
ПЕРВАЯ. Чем же она смешная? Сейчас такие носят.
ВТОРАЯ. Как у матроса. Хи-хи.
ПЕРВАЯ. Ну, что вы чепуху несете. Право, даже стыдно за вас. Лучше посмотрите, где там у вас в сумочке был карандашик. Пойдемте, догоним, пускай он нам в блокнот напишет.
ВТОРАЯ. И непременно чтоб в стихах! Обожаю стихи!
ПЕРВАЯ. Что за судьба – быть в России писателем!
(Побежали за Решетниковым.)
З А Н А В Е С.
Май 2007 года.
Анна Богачева.
Контакты:
моб. 8 912 26 92 502, дом. 8 3435 25 77 03,
e-mail: nura123@rambler.ru