Богачёва А.Ю.
КИТАЙСКАЯ
БАБУШКА.
ПЬЕСА в ДВУХ ДЕЙСТВИЯХ.
Действующие лица:
Мила, Мила Денисовна
Катя, Катерина Денисовна
Паша, Павел Иванович
Аннушка, Анна Македоновна
Игорь Андреевич
ГОЛОС СТЕПАШКИ. Спокойной ночи, девочки и мальчики.
ГОЛОС ФИЛИ. Спокойно ночи, р-р-ребята! Гав-Гав.
ГОЛОС ВЕДУЩЕЙ. Спокойной ночи, малыши.
Павел Иванович садится в кресло перед телевизором, звучит
песня «Спят усталые игрушки». Катерина Денисовна разбирает в коридоре сумки.
Дослушав песню до конца, Павел Иванович выключает телевизор. В комнату входит
Катерина Денисовна.
КАТЯ. Ну, в грязных, ну ой! Совести нету ни грамма. Снимай давай, уселся. Ох, горюшко, сказку пропустили, ну, ладно, чего, завтра посмотришь. Кто ж знал, что народу столько будет, и ведь не выходной даже.
(Павел
Иванович трясет ногами так, что башмаки с них слетают и приземляются в разных
концах комнаты. Катерина Денисовна
подбирает и относит обувь в прихожую).
КАТЯ. Весь
палас усвинячил. Вот где Хрюша-то настоящая. У тебя ключи? (Павел Иванович
не отвечает) А где? (Павел Иванович машет рукой в сторону коридора)
КАТЯ. (Из
коридора) Где – на вешалке? Нету. Где? Все, нашла, все. На холодильнике,
так, так и скажи, что на холодильнике. А то показывает. (Возвращается в
комнату, громко икает) Ну вот, опять. Как яблоко поем, так икаю невозможно.
А ты не серчай, ишь, дым-то из ушей как пойдет. Уже-уже. Таблетку ел, нет? (Павел
Иванович молча отрицает) А чего? (Катерина Денисовна приносит из кухни
лекарство и стакан воды) Надулся, психодуй. На. Нервы-то, слышишь, не
восстанавливаются. (Подает ему лекарство и воду, икает, Павел Иванович
глотает таблетку)
КАТЯ. Вкуснота? (Забирает у него стакан, допивает воду, запрокинув голову и заткнув пальцами нос) Сроду не помогает, дыши – не дыши. Картошки-моркошки привезли, полью сама на неделе съезжу. (Молчит, икает) Нельзя мне яблоки, ни под каким видом. Вот тебе и витамин. А Аннушка-то и метет, и метет, и трескает, и трескает: яблоко за яблоком, по килу в день. (Павел Иванович закрывает глаза.) То репу, то морковку, то огурец. Чем она их хрумкает только, у нее ж 3 зуба во рту, и те все нижние. Я ей говорю: «Аннушка, куды в тебе столько входит? Я вон одно яблочко съем и не могу». А она (противным голоском): «Витаминами на зиму запасаюся, дачи-то нету-у-у». Сидит у подъезда, караулит. Кто с дачи едет, так она в каждую корзинку свой нос засунет (противненько): «Ах, у вас яблок как много. А у меня и дачи-то нету-у-у». (Икает) Прости, Господи, душу грешную. Чтобы я когда так сказала, что у меня чего нету. Чтобы люди мне давали. (Икает) Аж шею ломит. Кто меня вспоминает? Нинка? (Подумав) Далась я ей вспоминать. А кто? Аннушка – калоша старая? (Ждет, молчит, икает) Нет. (Мужу) Ты, может, меня вспоминаешь, а? Сидишь и втихомолку матом меня кроешь, что я тебя на дачу потащила не ко времени. Ты, Паш? Ты? (Икает) А кто? Кто еще-то? Спишь, что ли? Спишь, нет? Кто-кто меня вспоминает? (Смотрит на портрет) Толик? Толенька, сынок, соскучился, родной. Ничего, Толенька, скоро уже увидимся, даст Бог. Скоро уже. Немножко уже. (Шепотом) Скоро, скоро…
ПАША. (Открыл глаза, визгливо кричит) Дура! Дура старая! Надоела! Дура! Вот дура!
КАТЯ. Тебе надоела и сама себе надоела. И Толик зовет меня. Вот помру скоро, тогда…
ПАША. Молчи, дура! Помрет она!
КАТЯ. И помру!
ПАША. Помрет!
КАТЯ. Помру. Все помрем.
ПАША. Пластинку заело? Хватит, все.
ТИШИНА.
КАТЯ. (Тихо) Слышишь, икать-то перестала. Все, не икаю.(Смотрит на портрет, крестится, снова громко икает) Да что ж такое?
Звонок в
дверь.
КАТЯ. Тише ты, чего… (Идет к двери) Иду, родная! (Открывает)
На
пороге дама, на даме соломенная шляпа с искусственными цветами, темные очки,
шорты, кроссовки, рядом огромный чемодан на колесиках.
КАТЯ. Вам кого?
ПАУЗА.
Дама стоит, широко раскинув руки для объятий, улыбается.
КАТЯ. Вы к кому?
МИЛА. (Весело) Сюрпрайз! А вот и я!
КАТЯ. Паша! Вам кого? Паш, выйди!
МИЛА (поет, приплясывает). Паровоз летел,
колеса терлися, вы не ждали нас, а мы приперлися!
ПАША (кричит из комнаты). Что за концерт?!
Скажи, нету у нас денег! Пенсионеры тут живут! Ходят, народ дурят…
КАТЯ. Вам к Сундуковым? Так они на
четвертом. Выше, выше.
Мила перестала улыбаться, кажется,
растерялась немного.
КАТЯ. (Показывает пальцем вверх) 32-ая. Как у нас квартира. (Хочет закрыть дверь)
МИЛА. Катя! Катюш, не узнаешь? Ты что? Я –
Мила.
КАТЯ. (Недоверчиво) Мила? (Пристально вглядывается в лицо) Мила. Ой, Мила,
ой! Ну ты!.. Нарядилась прям. Ты к нам? Паш! Мила, приехала, слышишь? Мила! Да
что ж это мы стоим тут, как неродные, а? (Обнимает, целует, суетится.) Заходи, заходи. Чемодан у тебя какой. Ну,
сюрприз! Ну, сюрприз!
ПАША (на ходу подтягивая трико). Кто???...
Приехала??... Из Москвы?...
МИЛА. Сюрприз? Вы не ждали меня разве?
Здравствуй, Паша.
ПАША. Здрасьте.
КАТЯ. Ой, мы рады, ты что! Молодец какая!
МИЛА. Вы что, телеграмму не получили?
КАТЯ. Не было. На, тапочки вот. (Подает ей тапочки.)
МИЛА. (Поднимает двумя пальцами тапок.) Вы – убийцы! Вы хотите, чтобы я
сама добровольно сунула голову в эту петлю?! В этот
рассадник бактерий, нарушающий естественную циркуляцию и температурный баланс.
Не выйдет, как говорится, не дождетесь. (Улыбается, достает из чемодана свои, сплетенные из деревянных
шариков, тапочки.) Вот у меня что есть! Натуральная береза, массаж активных
точек, вентиляция, положительная энергетика живой природы. Посмотри, Паша!
Просто, как все гениальное. О! У меня идея! У тебя ведь, Паш, золотые руки. Ты
сам такие тапочки сварганить можешь. А мы с Катей тебе помогать будем, наладим
производство, поставим на поток, свой бизнес откроем. Это, знаете, в Москве
какой дефицит!
ПАША. Да ведь в них ходить нельзя.
МИЛА. Почему ты так говоришь? Можно ходить
и нужно ходить. (Надевает,
марширует по комнате, громко стуча
тапками.)
Вот я превосходно хожу. Заработаем миллион! Если бы мечты не сбывались, не было
бы смысла мечтать. Не растет у вас дома сосна? Я так и знала. Лучше всего,
конечно, кедр, но где его взять. Выкопаем малюсенькое деревце, посадим в
кадушку и будем ухаживать. (Поет.)
Маленькой елочке холодно зимой,
Из лесу елочку взяли мы домой!
(Паша и Катя недоуменно
переглядываются.)
Решено - завтра едем в лес за елкой или за
сосной. Уж это совсем не сложно. Будем наше деревце поливать, удобрять. А оно в
ответ на нашу любовь очистит нам биополе, с каждой иголочки на нас будет
стекать благотворная прана. Насаждая сад, человек насаждает счастье! (Снимает шляпу, вытирает пот со лба,
достает из чемодана веер, обмахивается.) В
поезде жара была просто безумная. Умыться надо с дороги. Все лицо в саже.
КАТЯ. (Пригляделась) Да нет вроде.
МИЛА. Я чувствую: все поры забиты, не дышит
кожа.
ПАША. Шпоры?
МИЛА. Поры!
КАТЯ. А, поры… Полотенце тебе сейчас… (Открывает шифоньер, подает Миле полотенце)
МИЛА. Вот спасибо. (Идет в ванную.)
КАТЯ. Не эта, вторая дверь.
МИЛА (из коридора). Помню, я помню.
ПАУЗА.
ПАША. И чего теперь? Где спать будет эта…
мадама?
КАТЯ. Ой, ну спрашиваешь. Мало, что ли,
места. Хоть в зале, хоть в комнате можно. (Достает из шифоньера скатерть, стелет на стол) Огурчики сейчас откроем,
грибочки.
ПАША. Я на софе. Моя софа.
КАТЯ. Да на здоровье. В зале ей постелю
тогда, а сама с тобой…
ПАША. Чего не хватало. Ты ж храпишь
невозможно.
КАТЯ. Ой, бессовестный, ни разу я не
храпела, сам и храпишь, когда на спине, когда пьяный еще тоже.
ПАША. Сама, сама как трактор: хыр – пыр –
тыр…
КАТЯ. А!.. (Махнув рукой, уходит на кухню, гремит тарелками) Хлеба-то нету! (Прибегает в комнату) Паш! Слышишь?
Хлеба! Чего сидишь? Не сиди! Чего сидишь-то? ( Убегает на кухню.)
ПАША (себе под нос). Хочу – сижу, захочу – лягу.
КАТЯ (из кухни). Ой, нет, есть, есть, остался. Паш! Есть! Не надо
тогда. Картошечки сейчас… «Кобру» откроем…
(Из ванной выходит Мила в китайском халате-кимоно, на голове
тюрбан из полотенца, заглядывает на кухню).
МИЛА. Готовишь что-то, зачем ты? Не надо
ничего.
КАТЯ. Как не надо, надо, как не надо. (Мила идет в комнату, садится на
диван. Пауза.)
ПАША. Вы, это, как это, надолго к нам?
МИЛА. Ты что, Паша, мне выкаешь? Почему?
ПАША. Да так как-то… не знаю.
МИЛА. Оставь ты, пожалуйста, этот тон.
Смешно даже. Мы же близкие люди! Какие еще церемонии между родственниками?
ПАША. Ладно. Я это, спрашиваю, спросил уже,
надолго к нам или как?
(Входит Катя, накрывает на стол)
МИЛА. Я? Ориентировочно на месяц пока.
КАТЯ. А чего так? Мало на месяц, до конца
лета бы.
ПАША. Ты думай тоже, что говоришь. Как она
тебе останется, если у нее там, может, дела свои всякие. Как она тебе, все
бросит, по-твоему?
КАТЯ. Ну, ничего, ладно, и на месяц, тоже
хорошо. Это я так. Ты молодец такая, раз – и приехала. А я думала, уже не
свидимся, а ты раз… молодец. (Уходит на кухню)
МИЛА. А я думаю, чем там, в Москве, дымом
этим дышать, так я лучше к Катюше съежу.
КАТЯ. (Приносит тарелки) И правильно.
МИЛА. Как тут у вас, кстати, с
экологической обстановкой?
КАТЯ. (Пожимает плечами) Да по-всякому. (Уходит на кухню)
ПАША. Все, что было, все буржуям продали.
Всю Россию – немцам да китайцам. Вот тебе и вся обстановка.
КАТЯ. (Приносит рюмки, вилки, ложки) Да уж,
обстановка.
МИЛА. (Кате) Помочь тебе?
КАТЯ. Сиди, сиди, я все. (Уходит в другую комнату, приносит
оттуда
бутылку, ставит на
стол).
МИЛА. О?
ПАША. Ого! Черемуховка? (Открывает, нюхает) Оно. (Разливает) А говорила, нету.
КАТЯ. Тебе скажи только. Ты глянь, глянь,
Мила, глаз-то как заблестел. (Садится. Поднимают рюмки). Говори, Мила. Пусть Мила скажет.
МИЛА. (Поднимается) Вы знаете, есть такая песня, и там такие
слова… «Как здорово, что все мы здесь…»
(Звонок в дверь)
ПАША (ворчливо). Не все еще.
КАТЯ. Я сейчас. (Открывает, на пороге Аннушка –
маленькая, сухонькая старушка с большой эмалированной чашкой)
ПАША. Вот,
теперь все (громко
вздыхает).
АННУШКА. Мне бы… Кать… (Заглядывает в комнату и быстро
прячется в коридор обратно, шепотом) Кто тама?
КАТЯ. Проходи, Аннушка, проходи,
познакомься. Вот – сестра моя Мила, из Москвы приехала. (Миле) Соседка наша - Аннушка, Анна
Македоновна, напротив дверь.
ПАША. Ну, Македоновна, и нюх у тебя! Через
две двери бутылку чуешь.
АННУШКА. Да больно надо. (Тихо) Мне, Кать, морковочки на суп положь
три штучки и пойду. (Катя
забирает у нее чашку, уходит на кухню)
МИЛА. Вы присаживайтесь, не стесняйтесь,
садитесь за компанию с нами.
АННУШКА. Нет, пойду, некогда, суп там… (Катя приносит и отдает полную чашку
морковки).
КАТЯ. Садись, посиди, правда. Давай садись,
чего ты у себя будешь…
АННУШКА. И не проси, ни-ни. (Подошла к столу, взяла Катину рюмку
с настойкой, громко выдохнула, опрокинула себе в рот, закусила морковкой)
ПАША. Оп-па!
МИЛА. Вот это правильно, это по-соседски. Ученые,
кстати, совершенно определенно доказывают, что в нашем особенно возрасте
алкоголь организму просто-таки необходим, как профилактика инсульта и
атеросклероза.
АННУШКА (похлопала себя по лбу). Саклероз,
правильно. (Встрепенулась) А! Кать, попляши. (Достает из кармана изрядно помятую телеграмму) Который уже день
таскаю, забыть отдаю. Ой, чего брякнула, отдаю забыть. На тебе.
МИЛА. Моя телеграмма…
КАТЯ. Что ж ты, Аннушка? Память твоя
девичья.
АННУШКА. Какая память, говорят тебе:
саклероз да мушки перед глазами. Суп-то! (Уходит)
ПАША. От Аннушка, от шпион, засекла, что мы
с дачи приехали – и скорей с миской к нам. И ладно бы с миской, а то ж таз
целый.
МИЛА. (Держит в руках телеграмму) Четвертый вагон, 17.50… время
московское, сообщила все. Выхожу – никого. Думаю, может, случилось что-то…
ПАША. (Доливает в третью рюмку) Поехали, поехали! За приезд за твой! За
встречу! (Чокаются,
выпивают)
МИЛА. Какой напиток ароматный, на
«Амаретто» похоже.
КАТЯ. На черемухе на сушеной.
МИЛА. Прелесть просто. Я, между прочим с
подарками! (Роется в
сумке, достает китайские колокольчики – «Музыку ветра» - подняла на вытянутой
руке, раскачивает, колокольчики звенят) Музыка ветра. Надо повесить где-нибудь.
Китайский сувенир. Гармонизует вибрации на тонком плане, привлекает в дом
благотворное ЦИ. (Передаёт
сувенир Павлу Ивановичу)
ПАША. (Изучает) Кого привлекает?
МИЛА. У вас тут, с точки зрения Фен-шуй,
очень всё неблагополучно. Но я займусь этим. Завтра же. Всё ещё можно
исправить. Так. (Осматривается,
показывает руками) Там у вас
богатство, там карьера, а здоровье… Здоровье тут как раз. Будем активизировать.
Как со здоровьем у вас? Есть проблемы?
КАТЯ. Давление у него – проблемы, а я вот
ногами маюсь. Толстенная сама. Вот и ноги больные, тяжесть такую таскать.
Вечером так гудут, так гудут. (Показывает) Чернущи – видишь? Мою – а они чёрные. Вены полопались – мой
не мой, не отмоешь.
ПАША. Мы, это, пить будем сегодня или ноги
твои глядеть? Ты на стол их ещё…
КАТЯ. Ой, я дура совсем, с ногами своими к
вам… Совсем уже.
ПАША. За здоровье, да, Мила Денисовна?
МИЛА. Опять? Ты мне не выкай, что это. (Павел Иванович согласно кивает,
чокаются, пьют)
(Мила встала и привесила колокольчики где-то на самом
проходе)
ПАША. Нехорошо тут, Денисовна. Головой все
спотыкаться будут, звенеть.
МИЛА. Вот и отлично. Так и должно быть.
Больше звона, больше ци, больше здоровья.
КАТЯ. Вот ведь, придумали там, в Москве. А
мы тебе, Мила, тоже подарим.
( достает из шифоньера) Отрез на юбку.
МИЛА. Что это? (трогает) Кремплен? Спасибо,
но не надо, Кать…
ПАША. Бери, бери, пока дают.
МИЛА. Ну вот, не успела приехать, уже
подарки.
КАТЯ. Возьми, смотри, цвет твой,
синенький, под глаза. Бери, чего ждать.
Нечего ждать. Коли есть подарок, сразу нужно дарить. А мама, помнишь, хранила
всегда подарки, от нас, за печку прятала.
МИЛА. А мы знали, посмотрим – и обратно
завернем.
КАТЯ. Я Толе костюм купила, спрятала тоже,
на день рождения. А он не дожил. Похоронили его в том костюме. Никогда ждать не
надо. Есть подарок – надо дарить. Живым дарить, пока живые. Пусть радуются. А
мертвому все равно. (Плачет)
ПАША. Ну, хватит. Причем тут? Не затем к
тебе сестра из Москвы ехала, чтобы на сырость твою смотреть.
МИЛА. (Гладит сестру по спине) Не надо, Катюша. Что ж теперь… Ничего не
поделаешь.
ПАША. Выпьем.
МИЛА. Земля пухом.
КАТЯ. (Крестится) Со святыми упокой. (Смотрит на портрет) Сыночек мой, хороший мой мальчик,
ласковый был. Думала, старая буду, внучиков мне подарит. И нету его. В земле
мой Толенька, мальчик мой, в земле. А я, дура, все живу, воздух порчу. Все не
так, не так, не по правилу. Старики пусть в земле гниют, а дети жить должны.
Детей себе растить. Не пил, не курил… (Плачет)
ПАША. Чего ты опять начинаешь? Вот Мила
поглядит сейчас на тебя и уедет в Москву обратно. Чем тут с тобой…
МИЛА. Ну, ну, ну, не плачь, Катюша, карма
такая, судьба, не плачь, нельзя плакать.
КАТЯ. (Всхлипывая) Все, не буду, все, не буду, не буду, все. Ты молодец,
Мила, что приехала, я так рада, так рада… (Рыдает)
МИЛА. (Гладит ее по голове) Мы с тобой гулять пойдем. Пойдемте гулять
завтра все вместе. Город покажете мне. Все изменилось так, я ехала – не узнать.
ПАША. Киосков понаставили торгаши,
магазинов разных. На каждом углу торгуют. Родину-мать запродали, сами себя
запродали.
МИЛА. А куда тут у вас сходить можно? Театр
есть?
КАТЯ.(Успокаиваясь) Есть. При тебе ещё был, не помнишь?
МИЛА. Работает?
КАТЯ. Работает, да.
МИЛА К вам сюда, наверное, гастролеры
разные приезжают, из Москвы, из Питера.
КАТЯ. Приезжают.
МИЛА. А фильмы старые, конечно, крутят? Или
теперь новые присылают?
КАТЯ. Новые присылают.
ПАША. Да ты-то откуда знаешь? Ты ж там ни
разу не была, ни в кино, ни в театре том.
КАТЯ. (Упрямо) А вот знаю.
МИЛА. А что, может, и ночные клубы есть?
КАТЯ. Есть клубы.
ПАША. Вон Дворец Культуры за остановкой, там
тебе всякие клубы, какие хошь. Клубы, кружки, секции…
МИЛА. Наливай, Паша. У алкоголиков, между прочим, сосуды чистейшие,
как у младенцев. Потому что алкоголь очищает стенки сосудов и удаляет
холестериновые бляшки.
КАТЯ. Что полезно? Пить полезно?
МИЛА. Тут, кончено, во всем нужна мера. Но
ученые совершенно определенно доказывают, что в нашем особенно возрасте алкоголь
организму просто-таки необходим.
ПАША. (Жене) Слышишь, ученые! Ученые-то не дурней тебя. (Чокаются, выпивают)
МИЛА. Это что такое – красное?
КАТЯ. «Кобра».
ПАША. Хреновина с чесноком.
КАТЯ. И с помидорчиками. Паша крутил.
МИЛА. Отличная закуска какая, надо будет
рецепт взять у вас. Только от нее пить очень хочется.
ПАША (разливает). Заодно и сосуды почистим, чтоб бляшки не завелись. (Выпивают)
МИЛА. Вы меня, конечно, извините, но я вам
сразу скажу: вы оба едите неправильно. (Все более заплетающимся языком) Так нельзя. Ты,
Паша, и ты, Катя… Как в топку в себя забрасываете… Пища должна обрабатываться
слюной… Все полезные вещества чтобы добыть… 33 жевательных движения, а вы
глотаете сразу. Я ем для того, чтобы жить, а вы?.. Для чего?.. Для чего… вы скажите…
как в топку… красный перец нужно добавлять. Очищает сосуды. Есть у вас красный
перец? Только не черный.
КАТЯ. Есть вроде, был.
МИЛА. Красный перец, сверху хлеб… с перцем… (Замолчала, откинулась на спинку
стула, громко захрапела).
СЦЕНА
2
Катя
и Мила вдвоем двигают стол. Освобождают место для дивана.
МИЛА. Вот это все не Фен-шуй у вас.
Захламленность эта ни к чему совершенно. Не квартира, а пункт приема вторичного
сырья. Лишнее – выкинуть! Отдать бедным, избавиться от хлама любой ценой!
Форточки открыть и неделю вообще не закрывать! Воздух спертый, запах такой
застоявшийся, живете как в склепе, принюхались и не чувствуете. И в жизни вашей
поэтому такой же застой. Вот это что? (Берет в руки игрушечную собаку)
КАТЯ. Собачка.
МИЛА. Не собачка, а большой пылесборник. (Хлопает по ней ладошкой, выбивает пыль) Выкинуть!
КАТЯ. Это Толика. Бабушка на день рождения
ему…
МИЛА. Ладно, хорошо, но пыль-то из нее
выхлопать можно?
КАТЯ. Можно.
(Мила сдергивает разные накидушки, пледы, коврики, сваливает
все в кучу, сверху усаживает собаку)
МИЛА. Это - вытрясти. Нету пылесоса? Очень
плохо. Теперь диван. Вот к этой стене поставим.
КАТЯ. Может, к этой получше?
МИЛА. Нет. Вы с ним оба «дерево», для вас в
этом году южное направление. А юг там. Давай. (Взялись за диван)
КАТЯ. Приподнимем, а то пол поцарапаем.
МИЛА. Так, так, давай на меня, еще,
приподнимай давай, так…
(Выдвинули диван на
середину комнаты)
КАТЯ. (Тяжело дыша) Погоди, Мила, стой, перекур. (Садится на диван)
МИЛА. Ну и зачем ты села? Нельзя. Устала –
походи. А садиться вот так, сразу после нагрузки – это для сердца очень плохо.
Вставай, вставай, походи, подыши, вставай!
КАТЯ. Я уж села, теперь все, только
подъемным краном если… Ноги вон у меня… сейчас, маленько.
МИЛА. А Паша твой все-таки лодырь, каких
поискать. Возмутительно просто! Верх невоспитанности! Две слабые беззащитные
женщины за него мебель двигают, а он гуляет. Ты почему ему не сказала?
КАТЯ. Я сказала. Он сказал, ему не надо.
МИЛА. Вот как?! Ему не надо?! Нет, а кому,
кому это надо тогда? Мне? Мне, что ли?! Да спите вы своей головой, куда хотите.
Как таблетки, химию эту покупать за бешеные деньги – это, значит, надо! А как
диван передвинуть, который у них в положении гроба, в положении гроба! – Это не
надо ему! В положении гроба диван! Если ошибка обнаружена, её следует
исправить. Я, как зашла, сразу бросилось
в голову «Гроб!» Да еще и головой на северо-запад, в этом году это самоубийство
чистой воды. Спать невозможно, всю ночь мучалась, встала разбитая, кости ломит!
КАТЯ. Всю жизнь сплю – и ничего вроде.
МИЛА. А то, что ты больная вся – ничего? А
то, что ты старше меня в два раза выглядишь – ничего?! Вот когда мы его к той
стене передвинем, вы сами сразу почувствуете… (Звонок в дверь)
КАТЯ. Открой, Мила.
МИЛА. Проснулась все-таки совесть. (Идет к двери, открывает, входит Аннушка) А, это вы, Анна Македоновна. Ну,
давайте, выкладывайте, чего вам опять не хватает для вашей кулинарии, каких ингредиентов.
АННУШКА. А Катя дома?
КАТЯ. (Из комнаты) Дома я, Аннушка, заходи.
АННУШКА (Зашла) Диван таскаете? И куды? В угол?
МИЛА. (Показывает) Нет, сюда вот, к этой стене.
АННУШКА. Ни пройти, ни проехать. Почто
сюда-то?
КАТЯ. Слюшай, моя дыван, куды хочу, туды
ставлю.
МИЛА. Легко смотреть на тяжелую работу, да,
Анна Македоновна?
АННУШКА
Я, Кать, что пришла-то… (Наклоняется, что-то шепчет ей на ухо)… потому, дачи-то у меня нету-у.
КАТЯ. Сейчас, Аннушка, в холодильнике там,
внизу. Мила, внизу там…
МИЛА. Что опять?
КАТЯ. Лучку ей.
МИЛА. Значит, лучку. Вот что, Анна Македоновна:
вчера – хлеб, утром вы за яйцами приходили. Тут вам не гастроном. На каком
основании эти старые больные люди должны вас кормить? Вы – иждивенка, вы – бич
целого подъезда.
КАТЯ. (Встает) Мила, не надо так, ну зачем ты. (Идет на кухню)
АННУШКА
Мне три перышка всего для салату, организма витамин требует, а дачи-то
нету. А жалко вам – так и скажите. Я ж по-доброму, по-соседски.
КАТЯ. (Сует Аннушке в руки пучок луку) На, на, не
обращай…
МИЛА. Стой, стой, Катя. И вы постойте, Анна
Македоновна. Простите мне мою излишнюю резкость. Послушайте, нам не жалко, конечно.
И если «ваша организма» требует луку, ешьте на здоровье – нам не жалко. Но вот
что, у меня к вам встречная просьба. По-доброму, по-соседски, помогите нам
диван передвинуть.
АННУШКА
Что ж вы мужика своего не заставите?
МИЛА. Мужчины, Анна Македоновна, слабый
пол. Их беречь нужно. Ну, чего тут рассуждать, раз-два взяли!
АННУШКА
Мне тяжесть нельзя. У меня грыжа.
МИЛА. А кому можно? Нет, вы мне скажите.
Кате, может быть? Или мне? Никому нельзя тяжести. А мы сейчас втроем дружно
возьмемся и как перышко его передвинем. Давайте, Анна Македоновна, не
упрямьтесь, по-добрососедски, раз-два. (Передвинули)
КАТЯ. Слава богу. Спасибо, Аннушка,
выручила. Без тебя бы мы еще сколько корячились.
АННУШКА Я вот что
еще, Кать, сметанки у тебя возьму на салат. Со сметанкой хотела – а кончилась.
МИЛА. А овощей для салата вам не дать?
АНЯ. Ну, если огурчиков пару.
МИЛА. Вы, наверное, из топора свой салат
готовите.
КАТЯ. (Приносит огурцы, помидоры, зелень, сметану в кружке, отдает
Аннушке) Спасибо
тебе, родная, не серчай на нас.
АННУШКА (глядя в кружку). Да я ничего. Зовите, если что. (Уходит)
МИЛА. (Оглядывает комнату) Ну вот. Теперь
хоть жить можно. А то не высыпаюсь прямо. (Остановилась перед портретом). Ты, Кать, меня извини, но этот
портрет такой ужасный…
КАТЯ. Толик?
МИЛА. Портрет. Глаза у него какие-то не такие.
Непонятные какие-то.
КАТЯ. А, глаза. Тут неправильно раскрасили
в ателье. У него-то карие были, как смородинки, а тут вон…
МИЛА. Голубые. И губы розовые –
неестественно очень, румяна еще зачем-то… Ты почему им сразу не сказала? Надо
было отказаться, не брать. Существуют же, в конце концов, какие-то законы о
правах потребителей. А плечи?! А пиджак?! Смотри – шеи нету совсем, а пиджак
они вообще сами пририсовали. Видно же, ты приглядись, а? Топорная работа. Руки
бы пообрывать этим художникам. Я прямо как взгляну на него, так мне не по себе
как-то. Давай его, Кать, уберем куда-нибудь.
КАТЯ. (Почти беззвучно). Пускай стоит.
МИЛА. Я, может, Кать, еще и от него спать
не могу. Вот так вечером ложусь, а он на меня смотрит: «Не ложись на мой диван.
Не спи на моем диване. Не ложись на мой диван». Голос как будто слышу: «Не
ложись, не спи, это мой…»
КАТЯ (Подскочила, встала между Милой и портретом, руки
растопырила). Пускай стоит. (Громче) Пускай стоит!
Пусть стоит! (Кричит) Не трогай! Не
трогай!
МИЛА. Да все, все, не трогаю. Не трогаю я.
Все. Пусть – так пусть. Как хочешь. Все как ты хочешь. Извини, если для тебя
это важнее, чем мое самочувствие – ради Бога. Я все поняла. Все.
ПАУЗА.
КАТЯ. Ты прости меня, Мила, не могу… сын
ведь, сыночек, одна память осталась. Вот помру, тогда как хотите.
МИЛА. Ну, не плачь только, я понимаю твою
боль, ты и не представляешь, как я тебя понимаю. Просто этот портрет…
КАТЯ (быстро). Пойду, коврики потрясу (поправляет косынку на голове.)
МИЛА. Постой, скажи, ты почему в платке
ходишь дома?
КАТЯ. Да разве ж это платок. Это косынка
просто.
МИЛА. Зачем косынка?
КАТЯ. Волосы падают, плохие волосы, лысая
скоро буду.
МИЛА. Ну-ка покажи.
КАТЯ (снимает косынку, наклоняет голову). Сама погляди.
МИЛА. Глупости наговариваешь. У тебя волосы
нисколько не хуже моих.
КАТЯ (Стучит себе по темечку). Сюда погляди. Видишь, светится,
видишь?
МИЛА. Ничего я не вижу. Просто у нас с
тобой волос редкий, это наследственное, помнишь, мама говорила, у отца волос
редкий был.
Катя снова повязывает косынку.
МИЛА. Ну что ты опять? Выкинь ты этот
платок. Не идет тебе. (Снимает
с нее косынку) Ты в нем как бабка
старая.
КАТЯ. Так я и есть бабка. Внучиков только
не дал Бог. А так бабка и есть. Плохо так, волосы лезут. И гребенка сломалась.
Теперь не продают их. Гребенки были раньше по 30, по 35 копеек. У вас нету в
Москве?
МИЛА. Гребенки, платочки… В парикмахерскую
завтра с тобой пойдем. Покрасимся, стрижку тебе модную сделаем, как у меня.
Смотри, разве плохо? А? Плохо разве?
КАТЯ. Нет, нет, тебе очень симпатично. А
мне не надо, ни-ни, еще чего – мне стричься. Даже-даже…
МИЛА. А я говорю, пойдем. Не хочешь идти –
мы на дом мастера вызовем.
КАТЯ. Не надо, Мила, ни к чему это. Не буду
я стричься. Меня Паша засмеет, а то и рассерчает опять.
МИЛА. Из-за чего же тут серчать?
КАТЯ. Дура, - скажет, - старая. Одной ногой
в могиле, - скажет, - а туда же. Рехнулась, скажет. Ой, не надо, не надо, не
надо лучше. (Пауза)
МИЛА. Ты его любишь?
КАТЯ. Кого? Пашу? Серьезно спрашиваешь?
Седьмой десяток, какая любовь.
МИЛА. (Красит ресницы) Тогда, извини, я не понимаю, зачем ты с ним
живешь. Он тебя не любит. Интересов общих у вас нет. Грубит, по дому не
помогает. Сколько у него пенсия?
КАТЯ. Большая. 730.
МИЛА. А у тебя 510. Так. (Посчитала в уме) Все равно не
выгодно. Ну потеряешь ты 220, зато кормить его не надо, стирать не надо,
лекарство не покупать. Еще и сэкономишь, когда от него избавишься. Все, Катя,
хватит, натерпелись, пора и для себя пожить. (Красит губы) Женщина должна себя любить. Это же не
человек, это вампир, я сразу почувствовала. Ты посмотри на себя. Ты же как
лимон выжатый, он же соки из тебя все повысосал. Что ты молчишь?
КАТЯ. Уж какой есть. Жизнь прожили. Чего
теперь-то.
МИЛА. Зачем он тебе?
КАТЯ. Так ведь муж.
МИЛА. И что, раз муж, так он имеет право
измываться над тобой, как хочет?
КАТЯ. Я и не слушаю его даже. Поворчит,
покричит, таблетку съест да сам и успокоится. Привыкла уж, пусть живет.
МИЛА. Пусть живет, но в другом месте.
КАТЯ. Где - в другом?
МИЛА. Квартиру разменяете после развода.
КАТЯ. Ты что. Какое разведемся? На старости
лет людей смешить только.
МИЛА. Кого ты боишься? Какая разница, что
там люди скажут. Общественное мнение ее беспокоит…
КАТЯ. Пойду, коврики похлопаю.
МИЛА. Ну ладно, ты подумай пока, взвесь,
проанализируй. Мы еще поговорим потом. (Включает фен, укладывает
прическу)
Входит Паша, оценивает перестановку.
ПАША. (Качает головой) Ай, молодцы…
КАТЯ. Паша, не надо.
ПАША. Чтоб к вечеру все как было чтоб. Дома
пусть у себя чего ей взбредет… а тут…
КАТЯ. (Тихо) Так пускай. Две недельки. Ну, чего ты. Она говорит, для
здоровья полезно.
ПАША. То да потому, то да потому:
«здоровье», «полезно»… мое здоровье – не ваше. Помереть спокойно не дадут. (Стукается головой об колокольчики) Погремушка эта
чертова! (Срывает их)
КАТЯ. (Забирает у него, тихо) Две недельки.
ПАША. Не две, а тринадцать дней.
КАТЯ. Вот именно.
Мила выключает фен, подходит к Кате.
МИЛА. Вот, Паша. Мы, видишь, без тебя
управились, две женщины. Тебе должно быть стыдно.
ПАША. Собрались куда-то?
МИЛА. Катя – коврики потрясти, а я на хор.
И еще раз вас с собой приглашаю. Ты, Катюш, так пела раньше, такой голос был (напевает): «На Муромской
дорожке стояли три сосны, Прощался со мной милый до будущей весны.»
КАТЯ. Ой, какие мне песни, слуха нету уже,
глухая тетеря.
МИЛА. Неважно. Главное – это общение,
интеллигентные люди. Ну что вы тут сидите, как два сыча, на лавочке у подъезда,
туда-сюда головой: кто вышел, кто зашел – вот и вся сфера ваших интересов. Вы
деградируете как личности. Мне жалко на вас смотреть.
ПАША. (Себе под нос) Не смотри.
МИЛА. Хорошо, допустим, это для вас не
довод, допустим, вас удовлетворяет такой образ жизни. Подумайте хотя бы о том,
что пение благотворно влияет на нервную систему, это своего рода дыхательная
гимнастика, идет процесс омоложения… (Увидела у Кати в руках музыку ветра) Что случилось?
КАТЯ. Упало.
МИЛА. (Забирает, привешивает обратно) Ну что, идем?
ПАША. Аннушку вон с собой возьми.
МИЛА. Не смешно и не остроумно. (Смотрит на часы) Пора, счастливо оставаться. (Уходит)
ПАША. Совсем кукукнулась в своей Москве. В
трусах по городу ходит. Спортсменка-комсомолка.
КАТЯ. В Москве все так.
ПАША. Да пусть хоть голышом и на жопе
бантик – тут-то приличный город, не Москва. Весь подъезд смеется.
КАТЯ. Пойду, потрясу. (Берет коврики и собаку)
ПАША. (Останавливает ее) Что она тебе говорила? (Пауза) Про меня говорили?
Что?
КАТЯ. Делать больше нечего – про тебя
говорить.
ПАША. Ты не слушай ее. Шлюха она, шалава…
Катя ничего не отвечает, уходит с ковриками.
СЦЕНА
3
За столом, на кухне.
ПАША. Ну, что, Денисовна, домой скоро?
Соскучилась, поди?
МИЛА. Когда мне скучать. (Напевает) А скучать-то мне
когда, мне скучать-то некогда.
ПАША. Все-таки в гостях хорошо, а дома-то
оно всегда… а? Как там дальше-то?
МИЛА. Да, в гостях у вас хорошо, что и
говорить.
КАТЯ. Так пожила бы еще. Что ж ты на мало
так приехала.
МИЛА. Еще? (Пауза) А, так и быть, хорошо, ладно, поживу еще,
останусь.
КАТЯ. Правда, Мила? Правда?
МИЛА. Мне у вас так понравилось, что,
честно говоря, уезжать совершенно не хочется.
КАТЯ. Правда? Не хочется? Ты молодец такая,
Мила. Я так рада…
ПАША. Надолго еще?.. жить у нас тут? Или
как?
МИЛА. А пока не выгоните.
КАТЯ. Да Господь с тобой, Мила. Что ты
говоришь такое. Кто выгонит? Ты что!
МИЛА. Шучу, шучу я. (Улыбается)
ПАША. (поднялся, зло) Смешно. Ха-а-а. (Уходит)
МОЛЧАНИЕ.
КАТЯ. Мила, Мила, ты не обращай на него, он
нервный псих, больной. Он так это.
Мила вдруг разрыдалась, отвернулась.
КАТЯ. Ты что, ты что, что случилось? Ты
что?
МИЛА. Я все понимаю, я ведь понимаю, ты не
думай. Если бы мне было куда уехать, я бы уехала давно уже. Некуда мне ехать.
Некуда! Некуда мне, Катя. (Плачет)
КАТЯ. Как некуда? Что ты?
МИЛА. Я бомж, Катенька, теперь. Нету
квартиры, отобрали. Обманули, выставили. (Рыдает.)
Входит Павел Иванович.
ПАША. Чего она сказала? Что там с
квартирой? Чего, а?
КАТЯ (пожимает плечами, старается успокоить сестру.) Ну, ну, не надо,
что ты… Сейчас, сейчас, воды тебе. (Мужу.) Дай стакан! (Павел Иванович подает ей стакан, Катя наливает воду.) На, попей.
Мила пьет, вытирает слезы, успокаивается.
ПАША. Ну, давай, чего там с квартирой-то?
МИЛА (улыбается.) Не знаю, не помню.
ПАУЗА.
МИЛА. Смотреть вперед, забыть о том, что
сзади. Прошлое прошло, его нет. Надо жить. Надо жить сегодня. Чистый лист.
Чистый белый лист.
ПАША. Я ей – про квартиру, она мне – про
лист белый! Ты слышишь меня? Эй! Квартиру отобрали? Кто отобрал? Кто?
МИЛА. (Беззаботно.) Не знаю. Ничего не знаю. Не спрашивайте меня. Всё.
Тема закрыта.
ПАША. Как закрыта? Чего она, смеется еще?
Ты пошутила опять, что ли? Шутка такая? Все нормально? Скажи, квартира есть?
Нету?
МИЛА. (раздраженно). Нету. Нету! Нету! Тебе как будто приятно
мне об этом напоминать.
КАТЯ. Так как так-то? Нету?
МИЛА. Не знаю. Не помню. Чистый белый лист.
Стерто в этом месте. Тут помню, тут не помню.
ПАША (еле сдерживаясь.) Нет, ты, мать, погоди… ты давай-ка… этого
самого…
ЗВОНОК в дверь. Катя открывает, входит Аннушка.
ПАША. Да едрит твоё налево! Тебе чего?
АННУШКА. Ничего мене, Ка-ать…
ПАША. Чего притащилась тогда?
АННУШКА. Надо – и притащилась. Не к тебе
вообще, к Кате, Ка-ать!
КАТЯ. Иди, Аннушка, домой, не до тебя,
родная, иди домой.
ПАША. Не слышишь? Оглохла? Домой сказано!
Чего встала?
АННУШКА. Гоните? Выгоняешь меня, Катенька?
Ты? Меня? Господи! Вот и делай людям добро. А они тебя метлой поганой! Никто
спасибы не скажет.
ПАША. Нет, охренели бабы! Какое тебе
спасибо? За что? За то, что ты все продукты у нас пожрала, как саранча?
АННУШКА. Чего сказал? Объела я их! Прямо! У
самих вон полный холодильник жратвы всякой, половина попрокисала уже,
позацвела, позаплесневела. Все равно ж выкидываете, в унитаз выливаете. А
попробуй чего попроси – такую рожу сделают, что не приведи Господи! Будто я
кусок у них последний из горла вытащила!
КАТЯ. Ты чего, Аннушка?..
АННУШКА. А кто вам квартиру стерегёт, пока
вы на даче? А кто вам телеграммы всякие притаскивает? Беспокоюсь об них,
приперлась, дура, на свою голову, сказать им, что воды завтра не будет, чтоб
набрали. Вот неблагодарность человеческая. Ну, ничего, Бог все видит! (Уходит.)
ПАША. Та-ак.
МИЛА. Око за око, и, в конце концов, весь
мир ослепнет.
КОНЕЦ
ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ.
ВТОРОЕ
ДЕЙСТВИЕ.
СЦЕНА
4
Мила в квартире одна. Она в вечернем платье. На столе два
высоких бокала, бутерброды, яблоки дольками, свеча. Звонок в дверь. Мила
открывает. Входит Игорь Андреевич, вручает ей букет.
МИЛА. Здравствуйте, Игорь Андреевич, это
мне?
ИГОРЬ. Добрый день, или, уже вечер, точнее,
если можно так выразиться. Вот еще, так сказать, презент. (Достает бутылку шампанского)
МИЛА. Проходите, пожалуйста, садитесь. Я
сейчас вазу принесу.
ИГОРЬ. Вместе с сестрой проживаете?
МИЛА. Она на даче сейчас. Как вы угадали,
мои любимые. (Ставит
цветы в вазу, садится)
ИГОРЬ. На даче, на даче… (Ловко открывает бутылку, разливает)
МИЛА. Брызги шампанского!
ИГОРЬ. ( поднимает бокал) За нашу нечаянную встречу. До дна! (Чокаются, выпивают)
МИЛА. Вы обещали рассказать о себе.
Пожалуйста, мне все в вас интересно.
ИГОРЬ. Я, право, даже не знаю, что рассказывать.
Автобиографию?
МИЛА. Расскажите мне о своем детстве,
отрочестве, о том, как вы вышли в люди.
ИГОРЬ. Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и
как-нибудь.
Так воспитаньем,
слава богу,
У нас немудрено
блеснуть. Вы любите поэзию?
МИЛА. Обожаю.
ИГОРЬ. Вы – исключительная женщина. За вас
пью стоя. За вас! (Чокаются, выпивают) Мила Денисовна…
МИЛА. Мила, просто Мила.
ИГОРЬ. Мила, я не мастер красивых речей,
но, если б мог выразить в звуке, я бы сказал, что вы олицетворяете собой…
МИЛА. Прошу прощения, я свечку забыла. (Зажигает свечу)
ИГОРЬ. Вы чиркнули спичкой и зажгли во мне
пожар сердца. Мама! Ваш сын прекрасно болен! Выпьем за это. (Чокаются, выпивают) Мила, вы помните
свою первую любовь?
МИЛА. Смутно.
ИГОРЬ. А я вот, увидел вас, ваши глаза, и,
знаете, как будто все было вчера… Мне 16, она на два года младше… Её, -
удивительно! – ее тоже звали Мила. Не Люся, не Людмила, а именно Мила. Однажды
ночью, - вы не поверите, - я по водосточной трубе забрался к ней на пятый этаж,
на балкон.
МИЛА. Вы могли разбиться.
ИГОРЬ. Мог, не отрицаю. Впрочем, у меня не
было другого выхода. Её родители, мягко выражаясь, не одобряли наших отношений,
так и говорили: «Кто угодно, только не Игорь!» Они даже специально познакомили
её, мою Милу, с другим, так сказать, более респектабельным юношей. Когда я
узнал, так взбесился, что чуть не убил мерзавца. После этого случая отношения
между нашими семьями можно было назвать войной, в полном смысле этого слова. Но
нам было все равно, мы жить не могли друг без друга. Вам, быть может,
неинтересны все эти подробности?
МИЛА. Что вы, что вы, рассказывайте, прошу
вас. Чем все кончилось? Вы женились на ней?
ИГОРЬ. Расписаться мы не могли, так как
были слишком молоды. Но мы должны были быть вместе во что бы, как говорится, то
ни стало. И тогда мы решили обвенчаться. Да, да, в советское время это было …
это был просто нонсенс какой-то! Вы не поверите, на окраине города
функционировала церковь, церквушечка. Мы уговорили церковнослужителя совершить
обряд. Теперь мы знали, что навеки принадлежим друг другу и, как правильно
заметил церковнослужитель, только смерть могла разлучить нас.
МИЛА. Вы так грустно говорите, я сейчас заплачу.
ИГОРЬ. История действительно довольно
печальная. Но я не желаю быть причиной ваших слез, поэтому нахожу уместным
поставить здесь точку.
МИЛА. Нет, пожалуйста, не ставьте точку,
расскажите, что было дальше.
ИГОРЬ. Дела давно минувших дней, преданья
старины глубокой, зачем они вам. Позвольте вашу ручку (целует ей руку), и левую (целует руки, то одну, то другую).
Открыв дверь ключом, входят Паша и Катя.
ПАША. Это что тут?
МИЛА. Познакомьтесь: Павел Иванович,
Катерина Денисовна, сестра моя. А это Игорь Андреевич, я вам говорила.
ИГОРЬ. Очень приятно…(делает какие-то знаки Павлу
Ивановичу). Так, Мила, где тут у нас еще бокалы?
ПАША (возмущенно). «У нас»!
КАТЯ (Берет мужа за руку). Не надо, не надо, мы пойдем сейчас. Мы так
зашли. Нам еще сходить надо в одно место…
ИГОРЬ. Нет, нет, никуда я вас, Катюша, не
отпущу. Отпустить из-за стола такую роскошную женщину!.. Нет, нет! Садитесь
сюда. А вы, Павел, сюда. (Разливает
остатки шампанского). За милых дам. (Выпивают)
ПАША. (Поморщился) Фу, кислятина. (Кате) Неси, мать, сюда нашу «Амаретту». (Катя уходит, приносит бутылку).
ИГОРЬ. Я, Павел, завидую вам черной и белой
завистью. Вы живете в окружении таких женщин! Вы не Паша, а пашА. Турецкий
паша, а это ваш гарем.
ПАША. (Угрожающе) Я чего-то не понял.
ИГОРЬ. Это, так сказать, каламбур. Игра
слов. Паша – паша.
ПАША. А, в этом смысле. (Наливает только себе)
ИГОРЬ. Так вот, в 81 году, осенью, поехали
мы с ребятами в лес, на кабана. Вы, Павел, наверное, заядлый охотник?
ПАША. Нет. (Пьет один).
ИГОРЬ. А как насчет рыбалки?
ПАША. Никак. (Снова пьет)
КАТЯ. У него аллергия на рыбу.
ИГОРЬ. Надо же… А по грибы?
КАТЯ. Это он любит. Набрал в том году три
ведра, засолили. Я принесу сейчас. Принести?
ИГОРЬ. Так, бывало, поднимешься в 4 утра,
тишина, трава мокрая, светло, но солнца еще нет…
ПАША. (Перебивает его) Ты чего, Петухов, какие грибы? Ты чего
вообще пришел? Я не понял. Про грибы мне рассказывать?
МИЛА. Ты что себе позволяешь? А ну
немедленно, сейчас же…
ПАША. Тебе чего надо здесь, Игорек?
ИГОРЬ. Дело в том, что мы с Милой в хор
ветеранов вместе ходим.
ПАША. Да вы, я вижу, спелись. Знала бы
жена, какие вы тут песни разучиваете.
МИЛА. Как не стыдно, немедленно извинись! Он – вдовец!
ПАША. Как? Уже? В который раз?
Игорь Андреевич кивает, делает знаки.
ПАША. А вот я Наталье твоей на тот свет
сейчас позвоню, привет от тебя передам. Мать, где у нас книжка телефонная?
ИГОРЬ. Зачем, не надо. (Идет к выходу)
ПАША. А вот затем.
ИГОРЬ. Простите, Мила Денисовна, за
инцидент… я не знал… дело в том, что… я пойду, ладно. (Быстро исчезает)
МОЛЧАНИЕ
Мила не двигается, Павел Иванович начинает жевать бутерброды.
КАТЯ. Так ты его знаешь, что ли?
ПАША. Да профком наш.
МИЛА (встала) Что ты наделал?! Кто тебя просил? Кто просил?! Ты мне
жизнь разрушил!
ПАША. (Удивленно) Ты чего, мать?
КАТЯ. Так он же женатый, Мила, хороший
человек, но женатый он, все равно.
МИЛА. Ну и что – женатый! Вы его унизили!
Вы меня унизили! Так беспардонно вторглись в личную жизнь! Он, может, развелся
бы. (Уходит, хлопнув дверью)
МОЛЧАНИЕ.
Павел Иванович тянется к бутылке. Вдруг Мила возвращается,
подходит к столу, забирает бутылку и цветы, снова уходит.
ПАША. Психическая. Алкоголичка.
КАТЯ. Ой, кто бы говорил.
ПАША. Хахаля притащила. Публичный бордель
устроила. А ты все ее выгораживаешь, цацкаешься с ней. «Поживи, Мила, у нас
еще», - ну кто тебя за язык тянул? Культурность свою показать хотела? Да такое
же только приличным людЯм говорить можно, которые знают, что это для
культурности говорится, а не чтобы они тут жить оставались. Навела порядки, со
своим уставом в чужую жилплощадь! Ничего, я ей намекну сегодня. А если опять
дурочкой прикинется, так прямо скажу, мол, погостила и будя. А ты молчи совсем,
язык прикуси.
КАТЯ. Мила с нами останется.
ПАША. Что?
КАТЯ. Со мной останется. Не поедет никуда.
Не поедет и точка.
ПАША. Пока я тут хозяин…
КАТЯ. Нет у нее квартиры, где ей жить?
Никуда ее не пущу отсюда. Если не нравится, давай разводиться тогда. Квартиру
разменяем эту.
ПАША. Та-ак.
КАТЯ. Она моя сестра родная. У меня на всем
свете никого роднее нету. Вдвоем будем…
Входит Мила.
МИЛА. Правильно, Катюша. Слышали, Павел
Иванович? Паша. Мы, Катенька, с тобой вдвоем, вместе теперь будем,
всегда-всегда. И не надо нам никаких мужиков. Без них-то лучше. Будем жить для
себя. Как захотим, так и будем жить. И никто, никто нам мешать не будет.
ПАША. Вот что, десять минут тебе, чтобы
собрала свои манатки и ушла по-хорошему.
КАТЯ. Мила, не слушай!
МИЛА. (Паше) Что за угрозы? Собирайте, Павел Иванович, сами свое
барахло: носки свои вонючие собирайте, устроили тут токсикоманию на всю
квартиру, таблетки не забудьте, пообедайте ими там.
ПАША. Ну, все. Ты меня вынудила. Сама
виновата. Она меня вынудила, слышишь. Не хочешь по-хорошему, ладно. Я сейчас,
Мила Денисовна, сестре твоей расскажу что-то. Историю одну, рассказ про любовь.
(Хохочет.) Ну, так я расскажу? (ПАУЗА). Толик еще
в школу только пошел, тебя,
помнишь, в командировку послали, в Киев. Ты тогда просила ее у нас
пожить, заместо тебя, за сыном
поглядеть, по хозяйству там… так вот, не успела ты уехать, как она…
ПАУЗА.
МИЛА. Ну?
ПАША. Я скажу.
МИЛА. Что ты скажешь?
ПАША. Скажу.
МИЛА. Что скажешь?
ПАША. Так вот, не успела ты за порог уехать, как эта вот сестра твоя
ненормальная так меня завалила, что села и поехала, такой секс-шоп мне
устроила, что… что даже… и сказать-то…
МИЛА. Врешь! Врет! Врет специально, чтоб из
квартиры меня выжить! Придумал все!
ПАША. Да вот Анатолий бы подтвердил, видел
он. Зашел и убежал тогда, испужался ребенок.
МИЛА. Не было! Не было! Не было!
КАТЯ. (Закрывает уши руками) Господи, не надо, устала я…
ПАША. Она и сейчас, ты отвернешься, а она
хвостом передо мной крутит, опять видно…
МИЛА. (Дает ему пощечину) Подлец!
ПАША. (Кричит) Шлюха! (Разворачивается, идет, включает телевизор: «Добрый вечер,
девочки и мальчики…»)
Катя медленно оседает на пол.
МИЛА. Катя! Катя, что с тобой? Что с тобой?
(Затемнение, песня «Спят усталые игрушки», сирена скорой
помощи).
СЦЕНА
5.
Павел Иванович сидит на диване, Мила
ходит по комнате. Говорят тихо.
ПАША. А кто её
диван таскать заставлял? Тоже я?
МИЛА. Ты. Всё знал
и на улицу ушел специально, а вы тут как хотите, так и двигайте.
ПАША. Мешал он
тебе? Стоял нормально, нет, все по-своему надо на уши перевернуть! Весь дом
нараскосяк, как Мамай прошелся.
МИЛА. Знала бы, как
ты издеваешься над ней, так я бы раньше приехала. Тебе, похоже, удовольствие
доставляло жизнь ей отравлять. Так ей осточертело с тобой, что она уже и жить
не хотела, все о смерти думала.
Стук в дверь, Павел Иванович
открывает, входит Аннушка.
ПАША. Да, да, да,
да, надо же свалить на кого-то. Вот Аннушка пришла, она, скажи, еще виновата.
МИЛА. Все вы
хороши.
ПАША. А ты не
хороша?
МИЛА. Я одна в этом
доме ее понимала, как сестра, как родной человек. Все соки вы из нее высосали,
выжали, как лимон. А этой последней своей выходкой чего ты добился? Это ж надо
настолько не любить человека…
ПАША. Не выводи
меня лучше!
АННУШКА. Лаетеся,
как дети малые. Довели, угробили, чего теперь-то делить.
МИЛА. Послушайте…
АННУШКА. Нет, это
вы послушайте. Чего надо вам? Квартира есть, дача есть. Мне бы ваши заботы:
дачу бы, да телевизор чтоб было с кем поглядеть, не одной чтоб. Был бы хоть муж
жив, хоть сестра, или хоть бы Сашка из тюрьмы вышел. А вас вона сколько,
радуйтеся, радуйтеся, чего не жить-то. (Короткая пауза.) Масло есть? (протягивает кружку)
МИЛА. Что?
АННУШКА. Масло,
говорю, постное. Плесни мене.
Мила забирает у нее кружку, уходит на
кухню.
АННУШКА. Как она?
ПАША. Заснула.
МИЛА (отдает масло). Вот, пожалуйста.
АННУШКА. Зайду потом
еще (уходит).
МОЛЧАНИЕ.
МИЛА. Несчастная
женщина.
ПАША. А как Сашка
выйдет, опять колотить ее будет почем зря. Всё пропивать опять будет, нечего
уж. ( Пауза.) Толик наш не пил.
Ни капли. На заводе вагонетка с рельсов …
МИЛА. Не надо, я
знаю, помню.
ПАША. Она полгода
не говорила потом, мычала только: м-м-м. От завода ей путевки давали в
Евпаторию, лечили, лечили. Меня к себе не допускала больше. Еще можно было
ребенка родить, не старая ведь была. У
тебя что, совсем детей не было?
МИЛА. Нет. ( Пауза.) Аптека открылась,
пойду, схожу.
ПАША. Зря и
сходишь.
МИЛА. Почему?
ПАША. Она таблетки
не пьет. Никогда.
МИЛА. Совсем? Ну и
правильно, химию эту глотать. Есть же сборы всякие, гомеопатические препараты…
Пастушья сумка, - я знаю точно, что от давления… (Уходит.)
Павел Иванович идет в комнату жены,
останавливается перед ее кроватью, смотрит на нее, молчит, опускается на колени, стоит так,
плачет.
КАТЯ (открывает глаза). Ты чего? Чего
потерял?
ПАША (быстро поднимается). Ничего. Нашел уже,
так. Лучше тебе?
КАТЯ. Глаза больно.
Шторки задерни.
ПАША. Закрыты и
так.
КАТЯ. А где Мила? (испуганно)
Где
Мила?
ПАША. В магазин
пошла. Сейчас придет.
КАТЯ. Ты её не
обижай. Хорошо живите. Я помру, ты не обижай её.
ПАША. С чего это ты
помирать выдумала? Поправишься.
КАТЯ. Пора мне.
Толенька ждет меня.
ПАША (тихо). Подождёт.
КАТЯ (испуганно). А где Мила?
ПАША. В аптеке она.
КАТЯ. В аптеке?
Живите с ней дружно, пропиши ее здесь, слышишь?
ПАША. Да.
КАТЯ. Пообещай мне,
что пропишешь, места много, она помогать тебе будет.
ПАША. Поправишься,
сама и сходишь, пропишешь. Вместе сходите, твоя ж сестра, не моя.
КАТЯ. Завтра
документы подайте все, там потом ждать еще.
Входит Мила.
МИЛА. Проснулась?
КАТЯ. Мила, тут вот
открой комод, последний ящик. Открыла?
МИЛА. Да.
КАТЯ. Там, видишь,
комбинация розовенькая? Толя подарил.
МИЛА. Очень
красивая.
Павел Иванович выходит из комнаты.
КАТЯ. В ней меня
схороните. А платье коричневое в шифоньере висит. Тапочки там же. А слева
стопочкой платочки. Нашла? Соседям всем раздашь, кто придет. Аннушка поможет,
она все знает.
МИЛА. Ты не умрешь, я тут проконсультировалась: йод
нужно пить, обязательно с молоком.
КАТЯ. Лето как раз,
земелька тепленькая… Ты прости, Мила, меня. Прости за все.
МИЛА. Зачем ты это
говоришь? Мне тебя прощать не за что.
КАТЯ. Прости меня. Скажи:
«Бог простит, и я прощаю». Так положено.
МИЛА. Бог простит,
а … я… прощаю. (
Плачет.) И
ты прости меня, Катенька. Я плохая у тебя сестра… Я завидовала тебе всегда, что
ты красивая, что ты на маму похожа, а я – в отца. Что у тебя сын был, что Пашка
на тебе женился. Я так виновата перед тобой, я ведь любила его, как дура,
сколько у меня, Кать, мужиков было хороших, а я как зациклилась… Потом: все, - решила, - хватит. Вот и не ездила, и
не писала.
КАТЯ. Ты,
Мила, пить ему не давай, сопьется а
то. В кухне лампадку Богородице зажигай каждый вечер, Толику за
упокой, и меня с ним помянешь. А на могилку его я незабудки сажаю весной,
незабудки…
МИЛА. Хватит,
хватит! Не мучай меня, не могу слушать…(Выбегает из комнаты.)
СЦЕНА
6.
Поздний вечер. Мила одна в комнате.
Свет выключен, но все, в общем, видно. Может, фонарь в окно светит, может,
луна… А может, ночь – белая. А может, сон черно-белый. А может, не сон.
Мила в пижаме сидит на диване.
МИЛА. Что ж это ты выдумал? Взрослый парень, а
ведет себя как дитё избалованное. 20 лет, это же почти мужчина. Не почти, а
мужчина. 20 лет. А может быть, тебе уже 40 скоро? Может, вы там стареете тоже?
Тогда тем более стыдно должно быть. Это эгоизм – вот как это называется. Ну,
зачем она тебе сейчас? Что за срочность такая? Ну и что – «соскучился»! Все
теперь, не жить? Она же не старая еще, жить да жить, жить да жить. Она ж младше
меня. Никто не верит. Ну что – 62? Это возраст, по-твоему? Да, вам, молодым,
кажется, что возраст. И мне так казалось. А вот дожила – не заметила даже. И
еще пожить хочется. Организм человеческий на триста лет рассчитан. На триста,
понимаешь, значит, мы все дети еще. Мы дети неразумные, мы только жить учимся.
Баловались, играли, а как поняли немножко, что к чему, как только чуть-чуть
понимать начали - жизнь кончилась. Ладно – триста, хоть бы тридцать еще, хоть
бы тридцать, хоть бы три… хоть бы тридцать, хоть бы три… А что я тут про тебя говорила, так я не про
тебя лично, я про качество портрета. В Москве надо было заказать, чего-то я не
подумала. А теперь поздно уже. А хочешь, я тебе рамочку золотую куплю? Хочешь?
Куплю. Я видела в магазине. Только не забирай её, ладно? Отпусти. Нельзя.
Слышишь? Слышишь. Ты ведь хороший был мальчик, послушный. Да. Толик хороший
мальчик. И маму любил, и папу, и тетку свою непутевую. Собачка вот твоя. Пыль
из нее выхлопали – она и как новенькая. Отпусти её, не забирай! Отпусти,
рамочку куплю. Золотую. Она и не жила еще.
СЦЕНА
7.
В прихожей. Входят Паша и Мила.
ПАША. (поет) Ромашки спрятались, поникли утики-и,
вода х-холодная…
МИЛА. Не «утики», а
«лютики», лютики – цветочки, «лю-ти-ки»!
ПАША. Какая
разница.
МИЛА. Нет, есть
разница. Если ты в мотив не попадаешь, так хоть слова грамотно выговаривай. И
не кричи там, пожалуйста, потише пой.
ПАША. Себя бы
послушала, как кошка драная мяукаешь.
Выглядывает из кухни Катя.
КАТЯ. Есть будете?
Суп горячий.
ПАША. Давай.
МИЛА. (Кате) Представляешь, уходить не хотел,
такой общительный оказался – еле увела. Много супу наварила? Может, Аннушку
позвать?
КАТЯ. Кастрюля
целая.
Мила уходит за Аннушкой.
ПАША. (Кате) Не зря сходил. Потом расскажу все.
Катя накрывает на стол. Входят Мила и
Аннушка.
МИЛА. Пообедаете с
нами, чем Бог послал.
АННУШКА. Какой суп?
КАТЯ. Красный борщ.
МИЛА. Где перец?
КАТЯ. Да вот же.
Мила берет перечницу, перчит суп во
всех четырех тарелках.
ПАША. Куда, куда
кучу такую?
Все садятся за стол, начинают есть.
Вдруг Аннушка бросает ложку, открывает
рот, машет рукой.
АННУШКА. А-а-а!
ПАША. Ты чего?
АННУШКА. Перец
голимый! Язык сожгла!
МИЛА. А вы
привыкайте, Анна Македоновна. Я вот себе в два, нет, в три раза больше насыпала
(снова от души перчит
себе суп)
и ничего. Паша вон тоже ворчал сначала, а теперь привык и за милую душу.
Правда?
ПАША. Ну, как
сказать.
МИЛА. Зато польза
какая! Это вам не яблоки трескать. Яблоки, кстати, чтобы вы знали, очень
тяжелая пища. Они вызывают брожение, их есть можно исключительно…(глотает ложку супа, поперхивается,
краснеет, кашляет, выскакивает из-за стола)
ПАША. Польза-то
поперек горла встала?
МИЛА (откашлявшись). Глубокий кашель,
кстати, тоже организму необходим. Катя, я в газете вчера прочла, оказывается, у
нас тут потолок неправильный. Вот сами посмотрите, видите, углы закругленные?
КАТЯ. Потолок как
потолок. Побелить бы.
МИЛА. Побелим.
Сначала углы выдолбим, а потом побелим.
ПАША. Чего опять
выдолбим?
МИЛА. Нет углов на
потолке. А они должны быть. Внутренние углы нейтрализуют всю отрицательную
энергию в доме.
ПАША. Ересь всякую
пишут, а ты веришь.
МИЛА. Что значит
ересь? В газете, черным по белому, вот! Фома неверующий, читай.
ПАША. Не буду. Дурь
всякую, почту позапрошлогоднюю вытащила из туалета…
КАТЯ. Там, Мила,
много супу. Давай я другой тебе налью.
МИЛА. Нет,
подождите, мне просто хочется понять, на чем основан твой скепсис. Ты, может
быть, и в барабашек не веришь?!
ПАША. Не верю.
АННУШКА. В кого? В
чебурашек?
МИЛА. Не
паясничайте, Анна Македоновна. Ешьте суп, он с витаминами.
КАТЯ (Миле). Давай я тебе налью тоже.
МИЛА. Нет, ты мне
лучше скажи, что, по-вашему, и самовозгорающиеся люди не существуют?
КАТЯ. Не знаю. Как?
Сами возгорают? (крестится)
МИЛА. Ученые
проводят опыты, измеряют биополе, а вам все до лампочки. Мы ленивы и
нелюбопытны.
ПАША. Любопытной
Варваре всё оторвали (хохочет,
встает) Я потом чай буду. (Уходит в комнату)
КАТЯ. На сказку
опоздать боится.
АННУШКА. А вчера
один мужик в передаче миллион выиграл.
МИЛА. Не перестаю
удивляться. Неужели, Анна Македоновна, вы еще и такие передачи смотрите? Все равно же ни бельмеса не понимаете.
АННУШКА. Так я на
вопросы и не гляжу. Мене ведущий шибко нравится. И музыка.
МИЛА. Лично я все
эти игры не переношу просто. Приедет какой-нибудь совершенно безграмотный
человек, сидит там, как дурачок все подсказки на элементарный вопрос истратит,
а у самого знаний – ноль. Ума не хватает даже собственную невежественность
осознать. Нет, ну, как! Я поражаюсь, как можно ехать на игру, даже не зная
значения слова «топинамбур»!
ПАУЗА.
АННУШКА. Чего?
МИЛА. Топинамбур!
КАТЯ. А и, правда,
Мил, что это?
МИЛА. О, Господи!
Земляная груша!
ПАУЗА.
МИЛА. (Кате). Я еще один вариант нашла:
однокомнатная и малосемейка. Тоже неплохо. Малосемейка - это, конечно, не
фонтан, зато дом кирпичный и третий этаж. Всё не выберешь. Однокомнатная,
правда, далеко от центра. Как думаешь, согласится он?
КАТЯ. Никуда он не
согласится. И я не соглашусь. Зря не
езди.
МИЛА. Как это так
можно, не глядя, отказываться? Съезжу и своими глазами все посмотрю. Нет, ну, слава Богу, Камилле узнала, что у Марианны от Эдуардо есть
ребенок. Теперь она его непременно выгонит и разыщет свою бабушку.
АННУШКА. Бабушку?
МИЛА. Ну, да. У нее
же на фазенде осталась бабушка, которая роды
принимала.
АННУШКА. Ай-ай-ай! До
чего обидно! Сто тридцать восемь серий проглядели, а бабушку не приметили.
МИЛА. А Маурисио
теперь, конечно, приберет к рукам дядюшкины плантации.
АННУШКА. Это
который?
МИЛА. Тот самый,
что убил Гомельсидо.
АННУШКА. Вот
стервец!
Катя
незаметно выходит из кухни. Останавливается в нерешительности перед зеркалом.
МИЛА. Что вы, Анна
Македоновна. Этот Гомельсиндо был старый развратник. Марианна еще спасибо должна
сказать за то, что Маурисио освободил ее от грязных домогательств.
АННУШКА. Выходит,
убил – и хорошо сделал. И мы же ему спасибо за это.
МИЛА. Да, но не
забывайте, что он же убил еще четырех крестьян.
АННУШКА (вскрикивает).
Батюшки!
Крестьян-то за что?
МИЛА. Так ведь он
фашист. Ему человека убить ничего не стоит. Где один, там и пять.
АННУШКА. Вот это
ловко – пять человек порешил и на свободе!
ПАША. Эй, мать,
иди-ка сюда!
Катя подходит к зеркалу, снимает
платок, под которым оказывается очень красивая, стильная стрижка. Поправляет
волосы. Идет в комнату.
ПАША. Слышь? (смотрит на экран)
КАТЯ. Что?
ПАША. Он точно
вдовец, я проверил. И квартира трехкомнатная.
КАТЯ (грустно). Кто еще?
ПАША. Захар
Афанасьевич, со слуховым аппаратом который.
КАТЯ. 82 которому?
ПАША. Да без
разницы. Он уже согласен почти. Я там ему нахвалил ее, расписал, что, мол,
хозяйственная, здоровьем увлекается, соврал, что врачом работала. Уколы чтоб
ему делать.
КАТЯ. Сроду она за
него не пойдет.
ПАША. А ты поговори
с ней, так, мол, и так, скажи, что человек хороший… Интеллигент, скажи, с
квартирой, скажи… И что здоровьем там увлекается тоже, перцем всяким…
КАТЯ. Паш! А, Паш?
Я, Паш, тут вон… Паш…
ПАША. (Оглянулся). А? (смотрит, молчит.)
КАТЯ. Ты не
ругайся. Плохо, да? Я сама знаю, что плохо. Пошла чего-то вот, дура старая,
сама не понимаю, чего вдруг захотела…
ПАША (подходит к ней). Ну почему сразу
«дура старая»? Ты у меня молодая еще, не старая вовсе… дура. (Трогает волосы). Вот ведь, поди ж
ты…
Молчат. Смотрят друг на друга, как
не смотрели уже лет двадцать. Работает телевизор.
ГОЛОС СТЕПАШКИ:
Спокойной ночи, дедушки и бабушки!
ГОЛОС ФИЛИ:
Спокойной ночи, р-р-родные. Гав! Гав!
Звучит песенка «Спят усталые
игрушки». Темнота.
ЗАНАВЕС.
май 2000г.