А. Богачева, Н. Колтышева.
ГОРОД МОЙ
Сценарий короткометражного фильма
Часть первая
1. Едет поезд. Стучат колеса, позвякивают ложки в стаканах, где-то расплакался уставший путешествовать ребенок, где-то тренькают на гитаре. Поезд фирменный, вагон купейный. В первом купе проводница кокетничает с кавказцем, второе – пусто, малыш разревелся в третьем, в четвертом бабушка с внуком играют в «дурака» («Ходи, Дунька, ходи я, ходи, дедушка Илья», - приговаривает азартная старушка). Пятое купе. Вот где гитара. Наш герой – симпатичный парень 24 лет, перебирает струны, как бы раздумывая, что бы еще сыграть… Напротив него женщина вяжет на спицах, на верхней полке девочка лет 12-ти.
- Рома, спойте еще про Ориноко, - свешивает косички вниз девочка.
- Дзинь! – легонько дергает ее за косичку парень. – Про Ориноко?
- Лучше про город, - вмешивается девочкина мама, - который шальной, больной… какой-то там еще…
Рома поет.
Знаю я, мой город не похож на вора,
Он бежать не станет, он со мной всегда.
Знаю я, мой город еще очень молод
И во сне летает, растрепав провода.
Город мой, веселый, шальной,
Немного больной, но везучий.
Ах, город мой, давай споем с тобой,
Когда еще выпадет случай?
За пыльным окном поезда проносится разноцветный – красный, желтый, зеленый, - сентябрьский лес. Мелькают деревни, в которых непонятно как, оказывается, до сих пор живут люди. Сменяют друг друга названия железнодорожных станций: Чусовской, Гороблагодатская, Сан-Донато, Смычка…
Если снег нагрянет, холод, вьюга, наледь,
Белым станет город, но не сдаст вершин.
Если дождь, мой город поднимает ворот,
И звучат аккорды его автомашин.
Вот уже показались трубы металлургического комбината, невысокие кирпичные здания, склады, свалка ржавых автомобилей, кладбище… Панорама города.
Если плохо очень темно-синей ночью,
Если вздох не греет и огонь не горит,
Млечный Путь качнется, город усмехнется
И откроет двери и зажжет фонари.
Все очень красиво, особенно с высоты птичьего полета да еще в ясный солнечный день бабьего лета. Вокзал, Драмтеатр, набережная городского пруда, цирк, Лисья гора, «чертово колесо» в парке Бондина, завод-музей…
В динамиках раздается просьба не забывать свои вещи, пассажиры машут руками встречающим.
- Вон мои! Мама! – стучит ладонью в окно Рома. – Привет!
- Где? Которые? Эти? – спрашивает девочка.
- У тебя такая мама молодая? – удивляется женщина. – Сколько ей?
- 43. Она у меня как девчонка, в Москву приезжала ко мне, все вообще обалдели…
- Счастливые твои родители, такого сына вырастили. Эх, мне бы такого зятя, как ты, - сказала женщина, заметив, как засмущалась девочка, добавила, - но рано нам еще об этом думать. А вон и наш папа!
- Он нас не видит, - волнуется девочка, - пап! Па-ап! Мы здесь!
2. Рома выходит из вагона, обнимается-целуется с родителями. Мама действительно выглядит очень молодо, раза в два моложе, чем отец. На привокзальной площади они садятся в свою темно-синюю «копейку», едут домой.
- Значит, до 22-го? – спрашивает отец.
- Нет, 22-го я уже там должен быть, на 20-е надо брать, - говорит Рома.
- Неделька всего, - вздыхает мама. – Редко так приезжаешь и сразу обратно, - она улыбается, но на глазах слезы. – Хоть бы подольше остался бы… с нами…
- Ниче, как раз картошку успеем выкопать, - смеется отец.
- Все еще не выкопали? – удивляется Ромка.
- Да погоды не было, дожди все время. Вот ты, спасибо, солнышко нам привез, - обнимает его мама.
- А мне сегодня ночью в поезде приснилось как раз, что я картошку копаю. Проснулся – и забыл. А сейчас заговорили - вспомнил, - Ромка смотрит в окно. – Магазинов-то! Новые, смотри-ка: тут Motor`s, там Levise – да… цивилизация пришла в мой город, — смеется. — Ой! Вон эта!... Бать, тормозни, вон Танька Суханова идет.
Ромка выскакивает из машины, идет навстречу Таньке.
- Ой, Ромка! Привет! Ты чего? Как? Какими судьбами?! – радостно затараторила Танька.
- Да вот только с поезда, домой еду, - показывает рукой на машину.
- Надолго?
- Ну, недельку пробуду.
- Надо собраться как-то. Ты знаешь, что Сережка тут?
- Ткачук? Да ты что?! Приехал из Питера?
- Сама я его не видела, мне Наталья сказала, что он, типа, тут в Драмтеатре ставит что-то.
- Слушай, а ты как сегодня – работаешь?
- Работаю, конечно.
- И завтра?
- И завтра тоже. А в среду, постой-ка, в среду могу отпроситься.
- Ну, все тогда. В среду на даче у меня. Всем нашим скажи, кого увидишь.
- До среды тогда? Давай, пока! Увидимся.
- Обязательно, конечно! – обернулся около машины, крикнул: «До среды!»
Сел в машину, поехали дальше.
- Танька говорит, Сережка Ткачук в городе?
- Ой, точно, да, он звонил мне на работу вчера, хотел прийти. Я сказала, что ты сегодня приезжаешь, он сказал, до двух в театре будет, а потом – к нам.
- А что за дела в театре у него, не знаешь?
- Кажется, детская сказка какая-то музыкальная, он танцы им ставит.
- Надо же с чего-то начинать, - говорит Ромка голосом заслуженного артиста.
На одном из домов огромный уродливый планшет с черными буквами в красной рамке «Ритуальные услуги», под буквами две гвоздики художник-примитивист изобразил.
- Вот еще новая контора прям перед домом, далеко ходить не надо, - шутит батя.
- Помолчал бы, чем глупость всякую собирать, - маме не нравятся такие шутки.
- Все для удобства людей. Захочешь, к примеру, тапочки белые купить – пожалуйста, только дорогу перейти, - не унимается отец.
- Похоронная контора, а рядом – парикмахерская. Как в «Двенадцати стульях». – Ромка смотрит на вывеску, смеется. – Надо было «Нимфа» назвать.
3. Дома. Ромка выходит из ванной, вытирает голову полотенцем. Идет на кухню.
- Помылся уже? Давай обедать садись, - говорит мама.
- А что, батя уехал?
- На работу ему.
- А, точно, четверг же, я и забыл, - садится за стол Рома. – А ты не работаешь сегодня?
- Подменилась, тебе белый или черный отрезать?
- Никакого не надо.
- Как это никакого? Что, совсем без хлеба?
- Ну, ладно, давай черный. Гулять – так гулять.
- Там, поди, у себя совсем ничего не ешь? – сокрушается мама.
- Почему не ем? Ем за троих. Ты посмотри на меня, видишь? – выпячивает живот.
- Расскажи про театр еще, - просит мама.
- Поставил два спектакля. «Балалайкина» в октябре премьера. Приедешь?
- Хотелось бы.
- Хотеть — значит, мочь. У меня там твой любимый…
Мама догадалась, поражена, шепчет губами фамилию любимого артиста. Ромка кивает, смеется:
- В присядку пляшет, - улыбается.- Вкусно очень.
- Они хоть слушались тебя, не капризничали?
- Кто? Артисты? Это ж их работа. Ну, конечно, все звезды, я сам обалдел сначала, а потом ничего, привык, нормальные люди, - отвечает с набитым ртом Ромка, - как мы, такие же.
- Жениться-то не надумал?
- Когда, мам, ты что? Я работаю сутками. Гастроли опять же…
- Ну… встречаешься с кем-то?
- Встречаюсь, когда время есть.
- С кем, с Мариной?
- И с Мариной тоже, - пьет чай.
- Что значит «тоже»? Ты ее не обижай, она мне понравилась тогда, славная такая девчоночка…
Звонок в дверь.
Рома идет открывать. Входит Сергей.
- Серега!
- Ромыч!
Друзья обнимаются.
- На сколько приехал?
- До 20-го, а ты?
- А я подольше, наверное, останусь. Числа бы до двадцать пятого успеть.
Сергей проходит.
- Садись, пообедай с нами, Сереж, - мама достает еще тарелку.
- Что ставите? – спрашивает Ромка.
- Митяй работку подогнал. Карлсона. 12 номеров музыкальных, композитор пока только половину сделал, так-то он быстро работает, к открытию хотят успеть. Может, и получится…. Слышал, Наташка беременная.
- Наша? Миронова? Наташка? Замуж вышла? – удивился Ромка. – А за кого?
- Фиг знает. Левый чувак какой-то. Даже вроде не местный.
- Так она сейчас где?
- Здесь живут. У матери.
- Ты видел ее?
- Нет, по телефону только. Сказала, как Кислый приедет, брать тебя за жабры – и к ней.
- Что, сейчас прямо и пойдем?
- А че ждать-то. Сходим, поглядим, поржем.
- Ты себе представляешь беременную Миронову?
- Не-а, не получается.
- Мам, - Рома оборачивается у двери, - я ненадолго.
Мама молчит и — почему-то — плачет. Рома подходит к ней, обнимает.
- Ну, ты чего? А потом приду, и всю ночь с тобой будем сидеть. Я тебе и про Марину, и про кого хочешь…
- Поздно не ходите. Страшно.
- Страшно? — смеются с Серегой, - мам, да тут каждая собака… Давай.
Мама закрывает дверь, выходит на балкон, смотрит, как Ромка с Серегой идут по двору. Рома чувствует ее взгляд, поднимает голову, машет рукой, показывает на часы, затем пальцами – десять. Мама вытирает слезы, улыбается.
4. Рома и Сергей идут по улице.
- Слушай, а что беременным покупают? – спросил Сергей.
- А я знаю? Но точно не водку и не пиво.
- Шампанское, может?
- Нет, шампанское потом, когда уже родит. И то не ей, а врачам.
- Все-то он знает! Когда успел?
- В кино видел. А ей фруктов купим. На базар надо.
- У «Юбика» на остановке рынок теперь сделали, ближе всего.
Около д/к «Юбилейный» они останавливаются перед рынком, Сергей ищет глазами урну, чтобы выкинуть окурок, не находит. Он, улыбнувшись, вздыхает, мол, что поделаешь, и кидает недокуренную сигарету на асфальт. Двое стройных красивых резко контрастируют с остальными посетителями рынка. Они покупают разные фрукты, Сергей выбирает самые спелые, торгуется с продавцами.
Вдруг откуда-то издалека незнакомый голос: «…кислый есть?..»
Ромка оборачивается.
- Ты че, Ром? – Сергей ушел вперед, обернулся.
- Так. Показалось. Давай бананов побольше возьмем. Она любит.
Друзья выходят через центральные ворота. На заднем плане к рынку подъезжает милицейский уазик.
- Теперь куда? Пешком или на трамвае?
- Да, ну. Тут 10 минут. По двору, через школу…
5. Здание школы. Школьный двор. Занятия уже закончились, поэтому почти никого нет.
- Вот за этим углом мы курить учились, - смеется Ромка.
- А помнишь, как нас Ёфа здесь застукала, ты-то отмазался, как всегда, а у меня мамку вызвали. Тебе, Кислый, по жизни прет все время. Будешь? – Сергей достает сигареты.
- Ладно, до меня просто очередь не дошла, - берет сигарету, прикуривает. – Год уже не курил, но тут-то, за углом, святое дело. Эх, тряхнем стариной.
- Шибись! Ёфа! – орет дурным голосом Сережка.
- А?! Где?! – Ромка делает вид, что страшно испугался, пытается спрятать сигарету.
Оба хохочут.
- А помнишь, на выпускном в бутылках из-под газировки «Рояль» принесли и под партой разливали. «Что вы там пьете, ребята? – Газировочку, Анна Ефимовна, хотите попробовать?» Ты под конец такой, хорошенький был, мы тебя в женском туалете прятали. Помнишь?
- А как же? Почему только в женском? – спрашивает Сергей.
- Там надежнее.
- За один год три классных журнала стырили. Это сильно.
Докурили и пошли дальше.
Идут парни по местам боевой славы: «А помнишь, тут? А помнишь, здесь? Да не здесь, а там! Это ты заблудился, а я все как вчера!.. Тебя вообще не было тогда! Рассказывай, щас! Не было!» Идут, спорят, руками машут, смеются, изображают что-то. Звучит тема из песни «Город мой».
6. Остановились на лестничной площадке перед дверью. Ромка нажал на звонок. Дверь открывает беременная (месяцев 7) Наташка.
- Вау! Мальчишки! – она визжит от радости, кидается им на шею и вместе, и по очереди.
После продолжительных объятий, парни снимают куртки, разуваются, проходят в комнату.
- Классно выглядишь, - говорит Рома.
- Лесть не бывает грубой, - Наташка похлопывает себя по животу.
- Нет, правда, тебе это все к лицу как-то, - подтверждает Сергей.
- Какое-то такое свечение от тебя исходит неземное. Так! Стой! Не двигайся,… я вижу…- Ромка уставился на нее гипнотическим взглядом, делает пассы руками…
- Ладно вам, «свечение», пива принесли? – спрашивает Наташка. – Пива хочу – умираю.
- А тебе можно? – спрашивает Ромка.
- Есть же специальное пиво для беременных, - улыбается Наташка.
- Никогда про такое не слышал, - удивляется Ромка.
- А, безалкогольное! – догадывается Сергей.
- Ну и шуруй тогда, раз самый умный! – смеется Наташа.
- А где ближе? – спрашивает Сергей, обуваясь.
- «Фрегат», знаешь?
Сережка мотает головой.
- Ну, как к трамваю идти, киоск такой… - объясняет Наташа.
- А, по той стороне.
- Ну, да.
- Понял.
Сережка уходит.
- А где мужик твой? – спрашивает Рома.
- На сессии, в Е-бурге.
- Студент?
- Да, тоже «кулек» заканчивает. Там и познакомились. А, хочешь, я тебе фотографии покажу? – она приносит альбом. – Вот свадьба.
Ромка с интересом рассматривает.
- Оба-на! Тут все наши! Маринка, Светка, а Славик-то какой шкаф вымахал, одни щеки! Слушай, подари мне ее. У тебя пленка осталась?
- Забирай.
- Спасибо, - листает альбом. – Как ты себя чувствуешь вообще? Не тяжело?
- Да нет. Прикольно даже. Только иногда кажется, время так медленно идет, охота, чтоб поскорей уже.
- А кто будет, ты знаешь?
- УЗИ показало, что мальчик. Да я, в общем, и без них не сомневалась.
- Как?
- Чувствовала. Еще мне банан приснился.
- А, ну, тогда все точно. Большой банан?
- Нормальный. – Наташа смеется.
- Как назовешь? Придумала имя?
- Егорка. Я и сейчас его так зову.
- Егорка – в попе горка, - Роме явно не понравилось это имя. – Может, передумаешь еще?
- А ты что-то конкретное предлагаешь?
- Много есть на свете хороших имен, но мне больше всего нравится имя Рома. Во-первых, оно редкое, во-вторых, красивое, а в-третьих, оно удачу приносит. В Москве в университет культуры поступил, конкурс – 200 человек на место! И я такой в лаптях приехал, Ломоносов. А сейчас в «Современник» хореографом пригласили… А так, положа руку на сердце, чем я лучше тебя или Сереги?
- Думаешь?
- Проверено. Мне с моим именем по жизни везет. Меня все любят, с самого детства так было. Главное, я ничего такого особенно хорошего и не делаю, любят – и все. Учителя, врачи, девушки… Так что, если желаешь ребенку добра – мой тебе совет.
- Ну, не знаю, может, в этом что-то и есть… Я подумаю.
- Зуб даю. Хоть Серегу спроси.
- Ты, Ром… скучаешь?.. Ну, по городу, по дому…
- Да когда мне! Ну, то есть… по маме с отцом – да. По вам… Но вы-то, я вижу, здесь не это…
- Конечно, некоторых пока дождешься… Жизнь пройдет, Ромик!
- О, о, о. Ну, да, ну, да. Мне говорили, это у беременных так бывает. Подумайте о вечном. Наташка! Жизнь-то только начинается! – хватает Наташку на руки, кружит ее, она визжит.
- Ромка! Пусти! Я ж тяжелая! Я ж вдвоем, Ромка!
Звонок в дверь — возвращается Сергей с пивом.
Наташка, Сергей и Ромка сидят за столом. Пьют, едят, разговаривают. Наташка откусывает банан, запивает его пивом: «Вкуснота!»
- Только беременные так могут, - говорит Ромка.
- Перестань, а то меня вырвет, - стонет Сергей.
- Что б вы понимали, попробуйте сначала, - Наташка старается запихнуть банан Ромке в рот, тот уворачивается:
- Верю, верю!
- Блин! У меня ж такая кассета есть! – вспоминает Наташа. Она включает видик, ставит кассету, подматывает.
- Мюзикл? – спрашивает Ромка.
- Ривердэнс? – гадает Сергей.
- Круче! Еще круче! – интригует Наташа.
- Откуда у них в Тагиле еще круче возьмется? – обращается Сергей к Ромке.
Наташа включает, на экране детский танцевальный коллектив, если приглядеться внимательней, можно узнать на пленке наших героев в 15-летнем возрасте.
- Все звезды! – комментирует Наташа.
- Раритетная запись, лет через 20 ей цены не будет, - говорит Сергей.
- Дашь переписать? – просит Ромка.
- Конечно.
Сергей включает звук на полную громкость.
- Интересно, вспомню я сейчас что-нибудь? – Ромка поднимается, начинает повторять танец сначала неуверенно, вполноги, к нему присоединяется Сергей, а потом, не выдержав, и Наташа.
- Помнят, ноги-то! Помнят! – кричит Сережка.
Они втроем танцуют зажигательный рок-н-ролл. Музыка закончилась, Наташка бухнулась на диван, а Ромка с Сережкой прямо на пол, валяются, хохочут… Первой замолкает Наташа. Она испуганно хватается за живот.
- Что с тобой? – испугался Рома.
- Да сейчас пройдет, бывает, - успокаивает всех Наташа.
- Ну ты тоже, мать, блин, скачешь, - говорит Сергей Наташе, - родишь тут нам чего доброго.
- А, он у меня привычный. Я до пяти месяцев в кафе танцевала. – Гладит себя по животу. – Вот, потрогай, тоже что-то там вытанцовывает.
Ромка нерешительно прикасается к животу.
- А мне можно? – спрашивает Сережка. – Ух, ты! Шевелится! Вот, вот здесь!
Двое парней обалдело склонились над ее животом.
Парни одеваются в прихожей.
- Может, останетесь? – предлагает Наташа. – Я вам на кухне постелю.
- Да ну, я еще дома-то толком не был, мама волноваться будет, - говорит Ромка.
- Поздно уже, темно, - говорит Наташа.
- Где поздно-то? Пол-одиннадцатого всего, - смотрит на часы Сергей. – У нас в Питере в это время только рабочий день начинается.
- В среду на дачу сможешь приехать? Или тебе нельзя? – спрашивает Ромка Наташу.
- Ой, да на мне пахать можно. Только бы муж отпустил. А если я его с собой возьму?
- Бери, конечно!
- До среды тогда?
- Счастливо!
- Пока!
Наташа закрывает за ними дверь.
7. Ромка и Сергей идут по улице.
- Что скажешь? – спрашивает Сергей.
- Не знаю. Смешанные какие-то чувства, - говорит Ромка.
- И что они все так торопятся замуж, рожать. Вся жизнь впереди!
- Меня мама в 19 родила. Это не они торопятся, это мы тормозим, Серега. Моя первая девушка беременна, - вздыхает Ромка.
- Моя тоже, - подхватывает Сергей.
Посмотрели друг на друга, ударили по рукам, рассмеялись.
- Может, тачку поймать? – спрашивает Рома.
- Кого ты тут поймаешь? Здесь тебе не Москва. И даже не Питер.
- Пешей ногой пойдем?
- Нет, на трамвае поедем.
Впереди показался небольшой торговый павильон «Фрегат».
- Что-то народу много возле киоска.
- Шпана местная, - определил Сергей.
Толпа надвигается прямо на них.
- Обойдем, может?
- Поздно уже. Что мы, не своем городе?
Часть вторая.
1. Двухкомнатная квартира Ениных. Комната Еньча: у стены — старый диван с деревянными подлокотниками. На нем подушка без наволочки и одеяло без пододеяльника, Еньч накрылся им с головой, его трясет. На столике у дивана — горка маленьких полиэтиленовых мешочков, несколько ложек, шприцы, ватки, спички, эмалированная кружка. Раннее утро. Еньч садится. Он очень худой, одет в спортивный костюм, на ногах — разваливающиеся кроссовки, перетянутые на носках веревками. Пошарил рукой по столу, собрал все мешочки в кружку, выходит на кухню.
Кухня. Старенький сервант, раковина, плита, батарея — все. Еньч зажигает конфорку, наливает в кружку воды, варит наркотик. Сварил. Набирает коричневую жидкость в шприц, колется. Сползает по стене, «втыкает». Звонит телефон. Из второй комнаты выходит пожилая женщина — мать Еньча, берет трубку.
— Алло. Да! Нет его!
Еньч выходит с кухни, идет к телефону.
— Я дома.
Мать бросает трубку. Уходит в комнату, хлопает дверью, закрывается на замок. Еньч стучит в дверь, говорит очень медленно.
— Ма.Ма. Ма.Ма. Я дома. Ма-ма, открой. Ма-ма.
Молчание.
— Мама. Ма-ма.
Садится на корточки, закуривает. Снова звонит телефон, Еньч берет трубку.
— Да. Ну. Че? Соломон, у меня сейчас голяк. Я отработаюсь, Соломон. Че? Пожалуйста, Соломон, пожалуйста. Я отработаюсь. Че? Ладно.
Кладет трубку, набирает номер.
— Алло. Э… Вадика можно?
На том конце провода что-то сказали и бросили трубку.
— Козел.
Роняет окурок, надевает серую куртку с капюшоном. Из комнаты выходит мать.
— Опять пошел?
— Мама, мне 10 рублей надо.
— Больше ничего не надо?
— Ну, на сигареты, а? Ну, пожалуйста, ма. Десять рублей. Ниче же не прошу больше. Ну, на сигареты, а? Ма, пожалуйста, а?
Мать хватает его за шиворот и выпихивает из квартиры.
— Видеть тебя не могу!..
Захлопывает дверь, плачет.
2. Еньч идет по улице. Еще никого нет — город только начинает просыпаться. Еньч подходит к девятиэтажному дому. Во дворе — платная стоянка для машин жильцов, на двери подъезда — домофон. Еньч дергает дверь.
— Блядь.
Долбит по кнопкам. Через некоторое время дверь открывается, выходит старушка с мусорным ведром. Еньч проскальзывает мимо нее внутрь. Поднимается по лестнице на второй этаж, подходит к квартире с дорогой дверью, нажимает на кнопку звонка, долго держит. Открывает здоровый мужчина.
— Тебе чего?
— Вадика позовите.
— Я неясно сказал: Вадика нету. А тебя, гаденыш, еще раз здесь увижу…
— Он мне должен.
— Чего?
— Он мне должен. Он денег мне должен. Он мне должен.
— Чего?
Хватает Еньча за капюшон, выводит на лестничную клетку, кидает с лестницы. Еньч летит до нижней ступеньки.
— Еще раз, подонок, появишься здесь, я предупреждал.
— Уебок.
— Че сказал?
Еньч бежит по ступенькам вниз, мужчина идет в квартиру, захлопывает дверь. Еньч, немного подождав, тихонько возвращается и мочится на дверь Вадика.
3. Улица. Появляются первые прохожие. Люди идут на работу, ведут детей в садик, Еньч подходит к старому пятиэтажному дому, стучит в окно цокольного этажа.
— Э. Таня. Таня. Настя.
Никто не откликается. Еньч пинает в окно. Из форточки, прямо на уровне ноги Еньча, появляется бледное лицо девушки.
— Охуел, что ли?
— В уши долбитесь? Полчаса стою.
— Че надо?
— Открой?
— Че надо?
— Открой.
— Нет ниче.
— Открой.
Двухкомнатная квартира, в которой живут Таня и Настя — сестры Птицыны. В большой комнате две кровати, старый шкаф — хильга. За стеклом пылится портрет молодой женщины, на которую очень похожа Таня, младшая сестра. Она свернулась клубочком на кровати у окна, ее почти не видно.
— Он достал уже, твой Еньч, поняла? — Настя спрыгивает с подоконника.
— Че «мой-то»?
— А чей? Мой, что ли? Кто с ним трахается-то?
Еньч пинает в окно.
— Иди открывай, щас окно вышибет, урод.
Звон разбивающегося стекла. Осколки летят прямо на Таню, режут ей щеку. Настя подбегает к окну.
— Еньч, сука, я щас мусоров вызову, понял?
Таня идет открывать дверь подъезда.
Через минуту. Чтобы попасть в квартиру сестер, надо не подняться, а наоборот, спуститься по лестнице. Как в подвал. Еще по одной. Лестничная клетка на четыре квартиры, будто второе дно подъезда. Очень сыро, по стенам медленно, как змея стекает струйка воды. Таня остановилась, смотрит на Еньча.
— Еньч, ты это… короче, лучше не приходи сюда больше.
Еньч вытирает кровь с Таниного лица.
— Больно?
— Она, короче, это, машинку-то нашла. Ну и все. Я слышала, она с Жорой договаривалась насчет тебя. Не приходи лучше.
Еньч входит в квартиру. Из комнаты вылетает Настя, начинает бить его по лицу.
— Ты че, козел, рамсы попутал? Чтобы сегодня же стекло было, урод, понял?
Еньч сначала уворачивается, затем хватает Настю за руки, заводит за спину.
— Уя, уя, уя. Больно же. Пусти.
— Я это… Я заколочу. Потом. Настя, слышишь, — выпускает ее, — дай подлечиться. По старой памяти, а? В последний раз, Настя, пожалуйста.
— Тебе каждый день последний раз. Нету сегодня, сказала ведь. Не-ту. Барыги цены повышают, товару нет. Сами насухую кумарим, — пошла в комнату.
Еньч идет за ней, канючит.
— Настя, ну хоть половинку, пожалуйста, Настя. Последний раз, пожалуйста, Настя. Я отработаюсь, вам принесу, пожалуйста.
— Еньч, ты че такой трудный, я тебе рожу, что ли, если нету?
— Мы с Греком отработаемся, Настя, пожалуйста, у нас замутка одна есть, я вам принесу, пожалуйста, Настя.
— Ты достал, Достоевский, — выходит из комнаты, — мертвого заебет, сказала: нету.
Таня подходит к хильге, открывает, роется в вещах, достает маленький пакетик, протягивает Еньчу.
— Кислого нет, сам ищи.
Еньч смотрит на Таню, молчит.
— Иди, Еньч. Пожалуйста. Не приходи больше, она на тебя злая очень.
— Тань, я это… Мать, короче… У матери, короче, знакомая в этой, ну… короче, она договорится — поедешь со мной? Я поговорю с матерью, поедешь? Там поколят, то, се, сюда не вернемся больше, я на работу устроюсь, а? Там этих не будет никого, и мы все заново…
— Иди, Еньч.
— Тань, поедешь?
— Еньч, она, в натуре, может.
— Тань.
— Как я ее-то одну? Иди, Слав, потом поговорим.
Входит Настя.
— Ты все еще здесь? Еньч, я серьезно, пошел на хуй отсюда. Лекарства сегодня нет и не будет. Все. Так всем и передай.
Еньч идет к выходу, оборачивается на Таню. Таня закрывает за ним дверь.
4. Все изменилось. Мир улыбнулся. В кармане лежит жизнь. Теперь — на рынок. Там наверняка у кого-нибудь есть кислый. Тут близко. Сейчас. Идти легко. Дышать легко. В кармане тепло. О-бля! Прямо под ногами недокуренная сига! Винстон. Живут же люди. Еньч с окурком в зубах заходит на рынок.
День в самом разгаре. Народу много. Даже отработаться можно. Но сейчас не нужно. Главное — найти кислый. Еньч пробирается по торговым рядам, видит Грека. Грек очень похож на Еньча: такой же худой, в таких же спортивных штанах и серой куртке с капюшоном. Близнецы-братья. Еньч идет к нему.
Рома и Сергей идут по параллельному ряду, покупают разные фрукты, Сергей выбирает самые спелые, торгуется с продавцами.
— Кислый есть?
Ромка оборачивается.
— У меня нет, там, — Грек показывает рукой на толпу парней в углу рынка.
— Ты че, Ром? — Сергей ушел вперед, обернулся.
— Так. Показалось. Давай бананов побольше возьмем. Она любит.
Еньч наконец-то добрался до своих. Вдруг на рынок въезжает милицейский уазик.
— Кипеш! Мусора! — Наркоманы бросились в разные стороны, Еньч пристроился к какой-то старушке, покупающей мясо. Он давно ее приметил, а теперь она сама удачно попалась под руку. Еньч не замечает, что за ним уже давно наблюдают. И как только он нырнул в карман бабульки, сзади ему заламывают руки.
5. Районный отдел милиции. Кабинет оперуполномоченного Масленникова. Он сидит за столом, перед ним — листок бумаги с фамилией, именем, отчеством Еньча и маленький пакетик из его кармана. Еньч раскачивается на стуле.
— Ну, что, Енин Вячеслав Юрьевич, кумарит? — опер протягивает ему сигарету.
Еньч закуривает.
— Ну, поехали. Где взял?
— Менты подсунули.
— Хорош дурить, Еньч. Где?
— На улице нашел.
— Скажите, пожалуйста. А на какой? Ты подскажи, слушай, может, мы туда сгоняем сейчас? Может, и я чего найду? Так где взял-то?
— Менты подсунули.
Масленников пинает ножку стула, Еньч летит на пол. Масленников встает над ним.
— Ой-ей-ей, а ты че это, братан? Осторожней как-то надо.
Еньч поднимается, садится на стул, у которого в разные стороны разъезжаются ножки, он снова падает.
— Ты че такой неустойчивый-то, а?
Еньч поднимается, садится на стул, упирается обеими ногами в пол.
— Где взял?
— На улице нашел.
— Встать.
Еньч встает.
— Тридцать приседаний. Поехали.
Еньч начинает приседать, ему плохо, он весь вспотел, присев на десятый раз, встать уже не может.
— Встать.
Еньч медленно встает.
— Ну что, менты подсунули?
Еньч молчит, тяжело дышит.
— Или на улице нашел?
Еньч молчит, Масленников указывает ему на стул, оба садятся. У Еньча из носа идет кровь.
— Херово тебе?
Еньч молчит. Масленников протягивает ему «Комментарий к уголовному кодексу», водит пальцем по строчкам.
— А теперь, Марат Козей, слушай сюда, — читает, — хранение без цели сбыта наркотических… бла-бла-бла… лишением свободы на срок до трех лет. Понял? Сейчас надеваю наручники и ты идешь кумарить в камеру. И так три года.
Еньч молчит, закусывает до крови губу, пытается сдерживать слезы.
— А теперь дальше смотри. Волшебное примечание, — снова читает Масленников, — лицо, добровольно сдавшее наркотические… бла-бла-бла… и активно способствовавшее … бла-бла-бла… освобождается от уголовной ответственности за данное преступление. Понял, нет? Ты понимаешь, мне по хер, расколешься ты, нет, я через пятнадцать минут нового нарика допрошу, твоей же дозой его подлечу — и все. С потрохами твоих Птицыных. Через пятнадцать минут.
Еньч молчит.
— Ну, что, — Масленников достает чистый листок и ручку, — чистосердечное признание или — что?
— И че, по натуре лекарство дадите?
— Бля буду, — оперуполномоченный щелкает ногтем по зубу, смеется.
Еньч шмыгает носом, берет листок, на него падает капля крови. Масленников отдает ему этот листок вместо платка, кладет перед ним новый. Еньч вытирает нос, берет ручку.
— А че писать-то?
— Явка с повинной. Я, такой-то, такой, 13 сентября 2001 года…
6. Подъезд, в котором живут сестры Птицыны. Дверь открыта. Еньч, с ним три милиционера, спускаются вниз по лестнице. Опера звонят в квартиры соседей, приглашают в понятые. Еньч стоит перед дверью Тани и Насти. Медленно нажимает на звонок. Милиционеры встали по разные стенки от двери. Настя долго смотрит в глазок.
— Че тебе опять?
— Я кислый принес, Настя.
— И че? — Настя открывает дверь.
Масленников отталкивает Еньча, входит в квартиру. За ним — второй опер, следователь, понятые. Еньч стоит за порогом. Следователь достает документ.
— Сестры Птицыны?
Настя не отвечает, смотрит на следователя, из комнаты выходит Таня.
— Постановление об обыске с санкцией прокурора. Сейчас в вашей квартире будет произведен обыск в присутствии понятых и, — оборачивается, — свидетель!..
Еньч входит, смотрит в пол.
— …и свидетеля.
Все проходят в комнату, Еньч последний. Бабушки-соседки осматривают квартиру.
— Всю квартиру вынесли, наркоманки проклятые.
— Бабку в гроб загнали.
— Мать родную…
Настя закурила.
— Ебало завали.
— Я щас завалю! Мандовошка! Наконец-то тебя загребут! Никакой жизни от тебя, мокрощелка!
— Завали ебало, курица.
Опера обследуют соседнюю комнату, следователь достала бумаги, ведет протокол обыска.
— Свидетель. Вы бывали в этой квартире?
Еньч молчит.
— Да я этого айбола в первый раз вижу, — Настя ходит по комнате.
Входит Масленников.
— Не густо. Чего так скромно живем, сестрички? Где лекарство прячем, а, МЕД. (пауза) СЕСТРЫ?
— Я ваще не знаю, о чем речь. Я не знаю ваще, че вы. Че вы пришли-то? — Насте кажется, что она самая умная. — Мы вон с сестрой, вдвоем. Мы сироты. У нас мамка умерла. У нас даже никого больше, мы вдвоем. Я не знаю, вам, может, кто-то наговорил, я не знаю. А этого вообще в первый раз…
Следователь смотрит на Еньча.
— Свидетель, вы бывали в этой квартире?
Еньч молчит. Масленников подходит к нему, обнимает, тот пытается вырваться, Масленников держит крепко.
— Е-еньч, ты че это, а? Дар речи потерял, брателло? Отвечай, когда спрашивают.
Бабушки-соседки присматриваются к Еньчу.
— Да каждый день он здесь, да ни по разу еще.
— Свидетель, вы бывали в этой квартире? — Следователь все-таки пытается соблюдать порядок.
Еньч продолжает молчать, Масленников незаметно для других сжимает его руку, Еньч вскрикивает.
— Да.
Масленников:
— Что «да»?
— Был.
Масленников берет инициативу в свои руки.
— Когда в последний раз?
— Сегодня.
Следователь записывает ответы.
— С какой целью?
— Я… это… подлечиться…
— Громче!
— Че ты гонишь, урод? — Настя бросилась на него, второй опер надевает ей наручники.
Масленников прекрасно видит сам, где в этом доме могут быть наркотики.
— Откуда тебе дозу доставали?
— Я не помню.
— А ты напрягись.
— Я не видел.
— Ладно, хорош ломаться. Поздняк.
Еньч молчит.
— Вспомнил, Еньч?
— Да.
— Громче!
— Да.
— Откуда? Покажи место, откуда тебе доставали наркотики.
Еньч идет к хильге, открывает, указывает на полку, с которой сегодня утром Таня доставала ему «лекарство». Следователь записывает, опера вытряхивают вещи, оттуда падает несколько маленьких пакетиков с белым порошком. Масленников собирает их и кладет перед следователем. Следователь фиксирует результаты обыска, привлекает понятых: показывает, разворачивает, считает. Еньч смотрит в окно. Таня, как тень, напротив у стены. Еньч вдруг оборачивается и встречает ее взгляд.
— Обыск окончен. Понятые, распишитесь. Все свободны…
Голос следователя звучит монотонно, Еньч ничего не слышит, Настя бьется в руках милиционера, что-то кричит Еньчу, плачет, бабки-соседки причитают. Еньч ничего не слышит — он смотрит в глаза Тане и что-то шепчет ей одними губами.
Улица. Сестер в наручниках посадили в машину, во дворе собрался народ. Еньч выходит из подъезда. Все садятся в машину, Еньч подходит к Масленникову.
— А… лекарство? Вы обещали.
— Лекарство? А-а, ну, да, да. Мужик сказал — мужик сделал. Только тихо, чтоб никто не видел. — Кладет что-то ему в карман, хлопает по плечу, — заработал серебренников своих, молодец, Еньч.
Машина уезжает, Еньч быстрой походкой выходит из двора, заходит в ближайший садик, садится на детскую веранду, достает из кармана… шоколадную конфету. Смотрит на нее не понимая, со всей силы сжимает ее в руке, кричит, воет, как зверь. Разжимает руку, начинает облизывать пальцы.
7. Вечер. Темно. Возле киоска «Фрегат» собралась толпа подростков. Среди них мы видим и Еньча.
— Ну, че?
— Че, ниче.
— Дай сигу.
— Последняя.
— Покурим.
— Обломайся.
— Че, даже у мамы Розы нет ниче?
— Шреки позорные, цены поднимают, ебтыть.
— Слышали, седня сестер закрыли.
— Может, хоть шала есть?
— Облава, что ли, опять?
— Щас мелкий подойдет, вроде знает, где есть.
Подходит пацан лет 12.
— Ни хера.
— Че, че, ниче.
— В Салду надо ехать.
— Ближний свет.
— Дай сигу.
— Последняя.
— Покурим.
— Обломайся.
— Шреки позорные, цены поднимают, ебтыть.
— Слышали, седня сестер закрыли.
— Может, хоть шала есть?
— Облава, что ли, опять?
— Погнали к Шуму, у него полюбэ запасы есть. Хоть перекумарить.
Толпа медленно отлепляется от киоска и двигается в направлении вокзала.
Навстречу идут Рома с Сергеем. Толпа надвигается прямо на них.
— Обойдем, может?
— Спокойно, Ромыч, что мы, не в своем городе?
Все ближе, ближе, ближе. Столкнулись.
— Парни, есть упороться?
— Че?
— Такие нормальные парняги, не колитесь, что ли?
— Че?
— В уши долбитесь?
Увидев, что их человек 10-12, Сергей пытается «договориться»:
— Ребят, давайте договоримся, давайте…
— Мы же… ребят… пацаны… мужики… мы же отсюда же, свои, выйские, — убеждает Рома.
— Деньги заберите…
Сергей падает на землю, от удара по голове теряет сознание.
— Вы чё, с ума сошли?
Рому сбивают с ног, он что-то говорит, закрывается руками.
Его пинают, пинают, пинают…
Ромка играет на
гитаре…выходит из вагона… целует родителей….
Еньч разбегается и прыгает ему на голову.
…вытирает голову после
душа… курит за углом школы…
Еньч разбегается снова, прыгает, прыгает, прыгает.
…на видеопленке ему
15, он танцует в первой линии… трогает Наташкин живот…
- Еньч! Еньч! Мусора, Еньч!
Его оттаскивают от безжизненного тела. Все разбегаются. Машина, которую приняли за милицейскую, проезжает мимо.
Сергей стонет, с трудом поднимает голову, зовет Рому:
- Ромыч. Ромка. Ромка. Ромка! Э-эй! Эй! Пойдем отсюда. Уходить надо, слышишь! – он подползает к нему, садится рядом. — Ромка, да ты че, ты че, Ромка-а-а-а, — обнял его, плачет, - не умирай, Ромка, не умирай, Ромка, не умира….
Ромка играет на гитаре…выходит из вагона… целует родителей… вытирает голову после душа… курит за углом школы…. на видеопленке ему 15, он танцует в первой линии… трогает Наташкин живот…
Город мой, веселый, шальной,
Немного больной, но везучий.
Ах, город мой, давай споем с тобой,
Когда еще выпадет…
Некролог: 13 сентября 2001 года в городе Нижнем Тагиле был зверски убит хороший парень, известный московский хореограф Роман Кислухин.
Конец.